Бахтин выделяет поздний Ренессанс – а именно в этот период Рабле написал роман «Гаргантюа и Пантагрюэль», – как момент, когда классический телесный канон начал вытеснять гротескные представления о теле (Ibid.: 320). Бахтинскую трактовку поддерживает сама этимология слова «гротеск», а также гротескные приемы, использующиеся в визуальном искусстве. Слово «гротеск» (grotesque) образовано от итальянского grotto («пещера»); оно вошло в употребление в эпоху Ренессанса, когда в Риме и других регионах Италии начались раскопки, в результате которых были заново открыты древние формы орнаментальной живописи. В отличие от классической скульптуры, для этих изображений характерна фантастичность, вызвавшая неприятие и осуждение – их оценили как «уродливые», демонстрирующие «пренебрежение пропорциями, симметрией и достоверностью воспроизведения одушевленного мира» (Kayser 1963: 20). Классические и гротескные представления о теле противопоставлены не только в изобразительном искусстве, наблюдать за их «противоборством» можно и в других, совсем не родственных областях. Например, в «новом каноне поведения», в котором Бахтин видит стремление «всячески закупоривать, отмежевывать тело и сглаживать его выступы», а также в истории танца и, наконец, в моде. Еще Бахтин предположил, что мода как предмет исследования обладает исключительно богатым потенциалом. В одном из примечаний он пишет, что было бы «интересно проследить борьбу гротескной и классической концепций тела в истории одежды и мод» (Bakhtin 1984: 322–323)68. Таким образом, в работе Бахтина есть аспект, который можно использовать как предпосылку для исследования моды.
Мода самым тесным образом связана с историей тела и, как следствие, с историей манер, этикета, а также здравоохранения и гигиены – сфер, где телесным нормам исторически отводится особая, главенствующая роль. Как отмечает историк и теоретик моды Кэролайн Эванс, пользуясь терминологией Норберта Элиаса, мода является «частью „процесса цивилизации“» (Evans 2003: 4). Известно, что в XIX веке одежда была призвана служить продвижению социальных реформ, нацеленных на установление контроля над социальным телом, и мода была причастна к попыткам реформаторов обуздать и воспитать низшие классы и использовалась как средство для формирования дисциплинированной и подчиняющейся контролю личности (Purdy 2004). Тем не менее на протяжении всей своей истории европейская мода находилась в неоднозначном положении. Ее обвиняли в пособничестве стиранию классовых границ (выражением возникшей в связи с этим обеспокоенности стали законы о расходах и роскоши, впервые изданные еще в XIV веке), а также периодически критиковали за то, что она привносит в гардероб и делает популярными вещи и стили, которые могут вредить здоровью, особенно женскому, – яркие примеры такой критики можно найти в полемике по поводу корсета (Kunzle 1982; Steele 2001). И наконец, мода была и остается изменчивым и сомнительным по своей глубинной сути культурным продуктом, иллюзорным ландшафтом, где нормы и девиации постоянно меняются местами.
В этой статье концепция Бахтина будет вписана в контекст теории моды, а противостояние классического и гротескного тела спроецировано на экспериментальную моду, возникшую на стыке XX и XXI веков. Первое, о чем пойдет речь, – как взгляды этого русского ученого повлияли на исследования моды и как были в них отражены. Таких примеров немного, но тем не менее они есть, и они служат ориентирами, задающими направление моим дальнейшим рассуждениям. И наконец, я покажу с помощью наглядных примеров, имеющих конкретные географические и исторические координаты, а также путем сопоставления идей русского мыслителя с работами других теоретиков, что совмещение теорий Бахтина с исследованиями моды позволяет контекстуализировать и критически оценить его концепцию, которая несколько грешит излишне восторженным отношением к карнавалу и гротеску.
Теории Бахтина оказали влияние на целый ряд дисциплин и исследовательских областей, в том числе выходящих за пределы сферы его собственных научных интересов. Несмотря на то что книга «Творчество Франсуа Рабле» главным образом посвящена истории культуры и литературоведческим вопросам, ее содержание, несомненно, затрагивает и многие другие области: историю искусств, эстетическую теорию, гендерные исследования, киноведение, исследования перформанса, культурологические исследования инвалидности (disability study) и не только. Как заметил киновед Роберт Стэм, столь широкая применимость теории Бахтина обусловлена именно его интересом к границам, лиминальности и промежуточности: