Грэйс, сопровождавший эту псевдо-алхимическую секвенцию, пожравшую наше золото, я, конечно, уловил и ароматического взрыва, превратившего золото в свинец, тоже не пропустил. К сожалению, ни одного знакомого элемента там не было. Несмотря на это, из распоряжений, которые мой наставник отдавал по телефону, я понял, что он поручает охране искать пентаграмму в окрестностях банка. Я сказал, что ноты пентаграммы определенно не почувствовал, а Роберт Карлович рассеяно ответил, что пентаграммы, они бывают разные. Примем к сведению.
Ближе к вечеру того же дня Роберт Карлович показал мне странную монету диаметром сантиметров в десять. На одной стороне был изображен российский орел, а на другой почему-то два бобра. Оказалось, что еще недавно такие золотые инвестиционные монеты банк продавал тысяч по семьсот рублей за штуку, и их покупали. Похоже, что теперь монетка упала в цене — она тоже сделалась свинцовой. Судя по всему, всё золото в нашем здании было обращено в свинец. Я забеспокоился о золоченых контактах, которые, как я догадывался, присутствуют в нашем многочисленном электронном оборудовании, но Роберт Карлович сказал, что всё под контролем, и мне не надо беспокоиться.
А я и не беспокоюсь, подумал я. Я абсолютно спокоен. Конечно же, это было неправдой.
Банк был в осаде, не как финансово-кредитное учреждение, а в качестве репозитория рецептов секвенций и хранилища некой души, отягощенной телом. Два последних предмета хранения, как я считал, принадлежали исключительно мне — Андрею Траутману. Прочие были совместной собственностью без разделения долей, принадлежащей некоммерческой организации под названием «Международный общественный фонд Секвенториум». Несмотря на говорящее название новой организации, сведения о самом существовании секвенций по-прежнему не выходили за узкий круг посвященных — буллов и медведей.
Многое изменилось за последние шесть недель. Всё началось с того, что старый затворник Петров, не покидая своего красноярского уединения, обнаружил очень любопытную секвенцию. Даю голову на отсечение, что открытие было сделано вне стези святых апостолов Петра и Павла, Симеона, Никиты и Данилы столпников, а также страстотерпцев Бориса и Глеба. Другими словами, формула секвенции не была принесена в мир ни подвижниками, замученными язычниками, ни героями духа, умертвившими свою плоть ради вящей славы Творца, ни непротивленцами, кротко принявшими мученическую смерть от руки заблудших единоверцев. Рецепт был добыт коллегами Джеймса Бонда, Лоуренса Аравийского и бессмертного Штирлица. Поверхностное знакомство с некоторыми методами моего друга Петрова позволяет мне сделать такое предположение.
И рецепт был не из тех, что ревниво укрывается счастливым обладателем от любопытных глаз, ушей и носов с тем, чтобы в нужное время принести владельцу силу и власть. Проклятая формула низводила всех членов неформального клуба любителей секвенций до положения обычных бизнесменов или политиков, в зависимости от основной деятельности этих самых членов. Низводила не на жалкие три года, которые, увы, не все члены клуба могли рассчитывать пережить, хотя бы и в лишениях, а на целые триста лет, плюс-минус десятилетие. Потому что это была Великая Секвенция Безразличия или, если верить другим, вполне достоверным источникам, Секвенция Великого Безразличия. А самым ужасным было то, что выкрадена она была у сообщества, которое готово пустить её в ход при первой удачной возможности. И оттого, что рецепт умыкнули из этого зловредного сообщества, названное сообщество не прекратило этим рецептом владеть. Таковы реалии информационных технологий.
Это была не единственная разрушительная весть, принесенная доблестными лазутчиками петровыми. Оказывается, медведи, в преддверии своей сокрушительной победы, пошли на нарушение своего же базового принципа. Говоря современным языком, они отменили мораторий на использование секвенций во имя достижения своей сомнительной цели. По существу, они решили, что цель оправдывает средства. Как мне представляется, эта беспринципность больше всех возмутило клерикальное крыло или, правильнее сказать, клерикальные крылья нашего неформального клуба любителей секвенций. Набожные люди бывают очень строги к другим.