Все государства ограничивают волю народа, ограничивая право голоса и устанавливая квалификационные требования, ограничивающие круг лиц, которые могут быть выдвинуты на выборы. Кроме того, большинство законодательных органов могут исключать членов или иным образом регулировать их членство. Все это является проявлением коллективной воли народа, поскольку определяет, кто признается принадлежащим к этому коллективу (т.е. кто имеет право голоса), какие кандидаты могут быть выбраны волей народа (т.е. кто может быть избран) и т.д. Являясь выразителями воли народа, они направляют политику в определенное русло. И демократические, и недемократические государства признают волю народа в качестве основного легитимационного обоснования суверенитета. Основное различие между этими двумя типами государств заключается в том, в какой степени они настаивают на повторении этой воли после создания государства. В Иране фундаменталисты сделали демонстрацию лояльности к своей теократии одним из главных условий допуска кандидатов к выборам. Таким образом, государство гарантирует, что народ не сможет ошибиться при выборе одного кандидата, поскольку все кандидаты прошли проверку перед выборами.
Точно так же все аятоллы проходят проверку, прежде чем верующие могут принять решение следовать за ними. Либеральная демократия создает "общество граждан". Исламская Республика признает "общество верующих". В таком обществе "прерогативы веры превосходят прерогативы гражданина", а "целью политики и права" является "защита веры и общества верующих, а не расширение прав и возможностей граждан".
Заключение
И советское государство, и Третий рейх, и Исламская Республика Иран возникли на недемократической основе. Но все они, тем не менее, в качестве легитимации своего создания использовали выражение воли народа. Здесь мы сравниваем и сопоставляем аспекты этих трех оснований, демонстрируя, как каждое из них может быть связано с определенными представлениями о воле народа - о том, что именно он должен, обязан и, следовательно, сделал.
Мы начнем с лидера революционной элиты, поскольку изучение этой роли во многом определяет отношения между элитой и трансцендентной социальной целью, заложенной при ее основании. Наиболее значимыми параметрами, по которым можно сравнивать трех лидеров, являются их относительная доктринальная ошибочность и их отношение к революционной элите в целом. Ленин, например, безусловно, считался главным лидером большевистской партии, но он не считался непогрешимым проводником ни в принятии тактических решений, ни в доктринальной интерпретации. Отчасти, но не полностью, его отношение к партии было его собственной заслугой, поскольку он настаивал на том, что авангардная (большевистская) партия является коллективным хранилищем "правильного понимания" марксистской доктрины. Отдельные люди (включая самого Ленина) могли ошибаться, но партия как коллектив - нет. Приняв решение, отдельные люди должны были подчиниться ему или выйти из партии. Леон Троцкий утверждал, что "не случайно... большевистская партия имела гениального вождя" во время революции, поскольку "революционер ленинского склада и широты мог быть вождь только самой бесстрашной партии, способной довести свои мысли и действия до логического конца". Однако без "партии Ленин был бы так же беспомощен, как Ньютон и Дарвин без коллективного научного труда". Таким образом, совершение революции было выработкой науки, в которой, продолжает Троцкий, "большевистское руководство и без Ленина нашло бы правильную линию действий, но медленно, ценой трений и внутренней борьбы". Таким образом, при создании Советского государства именно большевистская (вскоре коммунистическая) партия была слита воедино. Ленин, как первый среди равных, был просто членом этой партии.
Аятолла Хомейни, напротив, был непогрешим, поскольку был избран Сокровенным Имамом в качестве его земного эмиссара. Однако непогрешимость Хомейни теоретически ограничивалась теми политическими решениями, которые непосредственно влияли на духовное здоровье и чистоту религиозной общины. Другие вопросы, такие как прокладка канализационных труб или управление финансовой системой, считались техническими, которые, при любом грамотном решении, могли быть сопряжены с ошибками и в любом случае были ниже достоинства аятол-лаха. В духовных же вопросах Хомейни был непогрешим. Отношения аятоллы с революционной элитой были сложными. С одной стороны, клерикалы, поддержавшие иранскую революцию, сами были "экспертами" в духовных вопросах (об этом свидетельствуют их титулы в конституционном собрании). Когда они писали конституцию Исламской Республики, то, по сути, ссылались на этот опыт, возлагая на себя основную ответственность за выбор следующего Верховного лидера (выбор был обусловлен возможностью того, что Бог и Сокровенный Имам определили одного из них на эту роль).