Поэтому суверенные государства всегда оправдывали свое право на правление во имя чего-то иного, чем они сами, будь то переделка общества в соответствии с Божьим замыслом, решение исторической судьбы класса или народа, реализация свободы и свободы личности. Ни одно государство никогда не оправдывало свое право править исключительно от своего имени, ставя собственное выживание и интересы выше народа, которым оно управляет. Государства, основанные на иных принципах, нежели западное понятие "демократической воли", понимают согласие совершенно иначе. Например, отличительной чертой легитимности теократии является ее соответствие Божьей воле, а все подданные теократии, как можно предположить, стремятся к спасению, то вопрос о том, согласны ли они на создание и управление государством, практически не стоит. Точно так же государство, основанное политической партией, мобилизующей и направляющей пролетариат в качестве авангарда истории, предполагает, что течение времени в конечном итоге подтвердит его суверенные притязания. Таким образом, выявление народного согласия отодвигается на тот момент, когда оно уже не имеет смысла; оно не имеет смысла потому, что никто не задумывается об альтернативе коммунистической утопии после ее установления и никто не отрицает задним числом суверенитет государства, которое сделало эту утопию возможной. В самом деле, как только классовая судьба пролетариата реализована, исчезает сама причина существования государства.
Прежде чем продолжить, необходимо выделить два разных, но в конечном счете взаимосвязанных аргумента. С одной стороны, все современные учредительные собрания, как бы изысканно они ни были поставлены, имеют в своей основе мифо-логические, утопические претензии, хотя эти претензии не всегда очевидны даже незаинтересованному наблюдателю, а уж тем более увлеченному участнику. Современные основания - это, конечно же, не шарада, в которой политические элиты навязывают мифологическое действие несведущему народу. Например, Конституционный конвент 1787 г. в Филадельфии был законодательно оформленным учреждением, которое одновременно остро осознавало формальные требования демократического общественного договора и не осознавало, насколько этот договор уже был предрасположен культурными и личными представлениями, с которыми делегаты вступали в процесс.
С другой стороны, современные учредительные документы не являются логически последовательными даже по своей сути. Как и все законодательные собрания, Конституционное собрание в Филадельфии, прежде чем приступить к обсуждению, должно было создать три организационных элемента: председательствующего, формально определенный состав и свод парламентских правил. Поскольку учредительное собрание должно возникнуть в естественном состоянии (когда народ может свободно признать и действовать на основе принципов, легитимирующих создание нового государства), эти элементы не могут быть продиктованы собранию неким авторитетом, превосходящим его самого. С одной стороны, учредительное собрание должно самосознательно "созывать себя", поскольку оно черпает свои суверенные полномочия непосредственно из воли народа. С другой стороны, учредительное собрание не может формально признавать какие-либо организационные предшественники или предшествующие институциональные отношения, которые могли бы определять, кто может председательствовать.