Мы склонны были бы употребить для случая такой схожести понятие «биографический тип», который не раз использовали в некоторых своих прежних работах. Этим понятием мы обозначали ту общую экзистенциальную структуру, которая, подобно некоему шаблону, воспроизводится в судьбах людей, даже весьма отдаленных, притом непроизвольно, только в силу того, что им было уготовано стать акторами, в жизненных действиях которых выразились универсальные и существенные тенденции истории и эпохи, к которой они принадлежали. Нередко мы с удивлением замечаем, что поступки, ценностные установки, жизненные решения, принимаемые людьми, даже разделенными пространством и временем, но в пределах одной культурной эпохи, оказываются в чем–то удивительно схожими, и эта схожесть заставляет исследователей–эмпириков дотошно доискиваться взаимовлияний, одинаковых конкретных обстоятельств, точных фактических причин, наконец, простого подражания и прочих аксессуаров описательного биографизма, чтобы объяснить происхождение этих совпадений. На самом деле поле социокультурных универсалий, под воздействием силовых линий которого складываются жизни людей, делают их типологически подобными, не стирая индивидуальных своеобразий. Но мы не намерены наш биографический эскиз превращать в культурно–антропологические штудии. Нам достаточно воспроизвести уже отчасти упомянутые нами приметы времени, к которому принадлежал X. С. Чемберлен и при всей неповторимой колоритности своей личности отразил его общие свойства.
Его современники, отчасти и он сам, жили с ощущением какого–то особого беспокойства, источники и побудительные силы которого они, в отличие от рассудительных прагматиков, видели не в следствиях человеческих поступков, а упорно искали в сокрытых от глаз таинственных первоначалах. В чем состояли эти первоначала, являлось проблемой, решаемой различно каждым. Немецкие культурфилософы все более углублялись в проблемы, обозначенные понятиями Urgrund, Ursache, Ursprung, Kosmos, Eros, которые меньше всего соотносились с человеческим измерением мира, но погружали мысль в глубины, скрывающие истоки первобытия.23 Это внутреннее беспокойство рождало неудовлетворенность складывающимся образом жизни и неприятием тех рутинных практик, на которые она распадалась. Вместе с этим недовольством соединялось то смутное, то весьма ощутимое чувство близящихся страшных потрясений, катастроф и если не космического, то по меньшей мере всепоглощающего социального пожарища.[21] Именно в 70–е—90–е и последующие годы XIX столетия утверждается презрительное определение господствующего быта и его носителей как филистерства и мещанства, которое было принято еще в первые десятилетия этого века в среде немецких романтиков (К. Брентано), взыскующих иные животворящие источники и формы бытия.[22] Вырастало и множилось поколение людей беспокойных, неуживчивых, томящихся постоянством и склонных к непрерывной перемене в поисках новых переживаний, рода занятий и видов деятельности, к драматическим разрывам отношений, родственных и дружеских связей. В жизнь входило поколение, отмеченное особым свойством своего существования — «безбытностью»; постоянное пристанище, семейные узы, естественное желание «укорениться» в жизни, забота о потомстве — все эти добродетели либо игнорировались, либо рассматривались как некое обременительное обстоятельство жизни.[23] Главным, к чему стремились, в чем видели основное содержание жизни, были духовные поиски, переживания потрясения от прекрасного, погружение в атмосферу философско–эстетических проникновений. Образ «странствующего мечтателя» из романтического воображения нередко перемещался в действительность. Жизнь представала в виде таинства или исполнения трагической, но вдохновенной мистерии. Обретение индивидуальности и возможность самовыразиться, самоутвердиться все более становятся целевыми ценностями жизненных стратегий. В поисках средств для этого люди были склонны впадать в крайности, рисковать многим, даже своей жизнью, признавая ее бессмысленной, если исчезают возможности осуществить через нее возвышенные идеальные проекты.[24]
21
История литературы дает бесчисленные примеры указаний даже на конкретные сроки наступления очистительных революций. В России это, например, В. Хлебников, В. Маяковский.
22
Мысль романтиков существенно питала дух этого нового времени, и модернизм явился неким новым воспроизведением романтизма, в некотором отношении даже утрированным. Например, бытовая, семейная неустроенность многих романтиков — факт культуры, а не частных обстоятельств, в новое время становится едва ли не принятой нормой. См. об этом дальше.
23
Вот выразительное свидетельство одного их современников тех настроений Ф. А. Степу на: «С невероятной быстротой размножались эстетствующие чувственники, проповедники мгновений и дерзаний». Он же говорит об «эротически–мистическом блуде» той эпохи, ставшим «ее исповедничеством», «о хаосе и распаде, что господствовали у нас („среди культурной элиты России", — уточняет Степун) в сфере любви и семьи». См.:
Современный немецкий исследователь этой эпохи также отметил эту ее особенность: «Модернизационный рывок прошел через все слои и привел к неслыханному ускорению общественного процесса». «Немцы стали возбудимы и нервозны. Неврастения была признана болезнью современности и т. д.». См.:
24
Следуя учению своего кумира, он после интеллектуальных изысканий во всех основных областях культуры, пришел к твердому умозаключению в абсурдности мира и бессмысленности жизни. Изложив свои выводы в надлежащем трактате