Категориальная структура этой метафизики была ориентирована на иные сферы человеческого опыта, нежели те, которые были канонизированы наукой и общественным сознанием XIX в. Само восприятие человека и мира, предложенное модернизмом, вступало в противоречие со всем строем предшествующего ему антропологизма и философии. Модернизм проявил исключительное внимание к духовным и жизненным практикам человека, до тех пор подвергавшимся различным запретам, вытеснениям и дискредитации.30
В социальной метафизике произошел категориальный сдвиг: новому подходу уже не отвечали традиционные представления о государстве, нации, власти, политико–экономическая стратификация общества и социологический эмпиризм позитивистской социологии. Взамен выдвинулись понятия расы, народа, почвы, крови, жизни, мифа и др. Традиционная социальная философия столкнулась с соперницей в лице философии культуры и была потеснена последней, бывшей доселе специфической принадлежностью романтической философии. Даже тогда, когда сохранялись обычные понятия, как государство, общество и др., они насыщались совершенно иным смыслом, и им давалось иное толкование, преимущественно в духе идущего от романтизма органицизма (А. Мюллер) и целостностей, наделенных особой жизненной энергией (О. Шпанн). Наряду с философией культуры получают признание философия жизни, философия смысла, философия человека, потесняя соответствующие им разделы социальной философии и социологии. Различие между вновь возникшими науками тематически и методологически почти неразличимо, и все они существенно совпадали с философией культуры или являлись ее модификациями. В силу этого сдвига прежде маргинальные типы метафизики и философии природы, в частности гётеанского стиля, приобрели культурную и интеллектуальную легитимность.
Не менее радикально изменилось и историческое измерение философской картины мира. Традиционный историзм, культивировавший положительные идеалы постепенного совершенствования общества и человека, исповедовавший культ системности, упорядоченности, предсказуемости результатов деятельности, а в науке строгую методичность всех процедур исследования, понимавший историческую деятельность в категориях целеустановленности и детерминизма, историзм, отдававший безусловное предпочтение скромному реальному достижению в противоположность рискованному социальному проекту, какими бы манящими ни были его соблазнительные перспективы, был отброшен модернизмом.[27] Его историзм выражался в смысловых экспликациях категорий катастрофы, культурного преображения, порыва к жизни, воли, власти, героизма и подобных им. Эти экспликации представали в теориях борьбы, революции, жертвенности, творческого взрыва, ставших основой новой философии исторического действия. Ее исповедовали и ей поклонялись.
Продуктивной систематической деятельности, этике скромного труда и связанных с ним добродетелей, философии малых дел была противопоставлена философия бунта, разрушения рутинных социальных основ человеческой жизни для предоставления простора проявлению воображения и героизма, энергии созидания и порыва в неизведанные сферы творческой жизни личности, не скованной условностями обязательств долга, ответственности и порядка.
«Переоценка ценностей» из деклараций абстрактной моральной философии на глазах превращалась в основу социальных программ деятельности партий, группировок и отдельных личностей. Общим местом стала критика «буржуазной морали»; борьба с условностями «буржуазного быта» приобрела статус необходимого элемента новых общественных движений и формировала содержание вновь возникающей литературы и искусства. Аморализм как освобождение личности от пут общепринятых норм нравственности ради свободы самовыражения становился принципом жизни. Неслучайно, что быт пал первой жертвой новой жизненной философии. Его заменило общение в клубах, салонах, бесчисленных кафе, редакциях, гостиницах, семейных коммунах — свободных сожительствах, в общем–то, далеких друг от друга людей. Проводниками аморализма выступали творческая интеллигенция и близко с нею связанные круги революционной молодежи и профессиональных революционеров.
27
Полю Валери, свидетелю культурного сдвига модерна, принадлежит впечатляющая характеристика духовно–культурной и человеческой ситуации эпохи как о духовном беспорядке Европы. Он выражен «в свободном существовании во всех образованных умах самых несхожих идей, самых противоречивых принципов жизни и познания. Такова отличительная черта модерна»