Темы героической личности, провидца новых ценностей и смыслов жизни, мечтания о бескорыстном герое, действующем по велению порывов духа, готовом на риск, подвиг и самопожертвование, гордо утверждающем мораль бескорыстия, презирающим рабскую мораль, гарантирующем безопасную жизнь ничтожеств, пропитали всю нравственную жизнь эпохи. Она толкала человека на рискованные предприятия, облагораживала бесчеловечность, формировала презрение к обыденному бытию и снимала с такого героя бремя социальной и моральной ответственности.
Конечно, духовная жизнь и европейская культура тех десятилетий вовсе не сводились к модернистским формам. Ведь одновременно это была эпоха необычно энергичного развития производительных сил Европы. Оно оказалось возможным только на основах естествознания и технических наук, достигших столь поразительной эффективности, что возникло убеждение в них как в абсолютном средстве обеспечения безграничного социального прогресса. Свойственный им жесткий и последовательный рационализм вкупе с подчиненным ему вполне земным практицизмом обеспечили создание индустриальной цивилизации и то материальное и бытовое благополучие, которое последовательно, не без барьеров и катаклизмов, растекалось по всему пространству западного мира. Существенной чертой или следствием такого развития стало особое явление, нашедшее свое определение в метафорах «масса», «массовое». Новая индустрия вызвала к жизни массовое производство, которое заполняло мир гигантским количеством товара. Она могла достичь этого, только сделав стандартизацию и унификацию принципом организации производства. Но ни этот принцип, ни массовость, как следствие его внедрения в индустриальную сферу, не остались в рамках породившего их общественного института (производства), а стали основанием устроения всей жизни западной цивилизации, в которой массовость стала ее сущностным признаком. Он раздробился в систему таких точных ее характеристик, как массовое потребление, массовая информация, искусство масс, массовые интересы, массовые ценности и т. п., наконец, массовые движения и венчающие их «массовый протест» и «восстание масс».[29] Но эти точные квалификации западного общества составили в дальнейшем и пункты обвинительного приговора ему со стороны и гуманистической культурфилософии, и искусства, и литературы. В культурно–гуманистическом смысле господство массовости означало унификацию условий человеческого существования, она же вела к потере человеком его уникально–личностного статуса и к деградации духовного мира. А к чему иному могла привести, как говорила критика, замена духовно–ценностных оснований жизненных интересов человека утилитарно–потребительским отношением к смыслу жизни и ее целям![30]
Социально–культурная тенденция, очертившая условия и формы человеческого существования в западной цивилизации эпохи индустриализации, породила различные жанры ее интеллектуального осмысления как апологетической, так и протестной направленности. Последняя, собственно, и составила основу пафоса мировоззренческих поисков духовных вождей модернизма. Гуманистическое неприятие тенденций развития западного общества свою критику или протест нередко возвышали до уровня социально–философского или культурно–исторического истолкования общего хода цивилизационного процесса. Жанры философии истории или философии культуры становятся необычно популярными, нередко сливаясь до неразличимости. Какие же концепты питали их, из каких мотивов складывалось их содержание? Попробуем коснуться этого непростого вопроса. Определенные аспекты его прояснения мы раскрыли при характеристике модернизма, как особой линии духовного движения культуры этого времени, противостоящей тому, что несло в себе для человека омассовленное буржуазное общество. Коснемся еще и иных.
За хаосом различных взглядов, идей, учений и идеологических толков помимо той линии, которую представляли научно ориентированные социально–философские и исторические теории, исполненные в подчеркнуто сциентистской стилистике, на которых базировалось официальное образование и интеллектуальная культура духовного истеблишмента Европы, внимательному взору просматривается альтернативная ей тенденция, представители которой считали себя свободными от уз расхожего рационализма и принятых норм научной корректности. Она редко обнаруживает свое присутствие в академической среде, в ученых кругах университетского сообщества, мало места предоставляется ей и в официальной научной периодике, исключая снисходительно–пренебрежительную критику, которой её изредка одаривали мэтры социально–гуманитарных наук. Выведенная за границы официальной науки и образования, она невольно нашла свое место в художественной среде, в мире людей свободных профессий, кружков, салонов, редакций изданий по искусству и подобных им. Хотя представители этой линии и производят по временам фурор, привлекая внимание интеллектуального мира экстравагантными идеями, но оно быстро гаснет, и ничуть непоколебимая ими господствующая наука продолжает демонстрировать свое превосходство.35
29
изложил Д. Рисмен в книге «Одинокая толпа» (1950). Социальнопсихологические аспекты феномена омассовления с политическими следствиями этой тенденции стали обычной темой на всем протяжении прошлого века. Таковы работы Г. Лебона, В. Райха, Э. Фромма, Т. Адорно, Г. Маркузе и прочих.
30
Совсем немногие социальные мыслители тех лет могли почувствовать в процессе омассовления человека возникновение особых социальных условий для превращения его в орудие и фактор тоталитарного господства, т. е. необходимую предпосылку фашизации общества.
Статус маргинального в современной культуре, его креативно–стимулирующая функция в современном интеллектуальном и художественно–эстетическом комплексе становятся все более значимым предметом современных культурологических (и не только) штудий. Мы касаемся его в ст.:
Ситуация, сложившаяся в этот период в академической среде Германии, стала предметом интереснейшего исследования Фрица Рингера «Закат немецких мандаринов: Академическое сообщество в Германии 1890–1933» (М., 2008).