Отечественный исследователь, представляя способ восприятия Гёте немецким философом, помогает нам понять, как начинал работать механизм тривиализации наследия и мысли немецкого поэта в атмосфере модернизма. Возможно, невольно следуя парадигме, открытой Ницше, провозглашалась верность «духу Гёте», а затем более или менее произвольно извлекалось то, в чем, считалось, этот дух проявился. Делу помогало и то, что немецкий мыслитель и поэт не оставил цельного изложения своего учения о мире, ограничившись отдельными замечаниями, фрагментами и очерками, что давало возможность для появления довольно произвольных реконструкций его учения. В результате место гётевского учения об органичной целостности генетически взаимообусловленного в своих структурных частях универсума, равно как и место его морфологической теории единства органического мира все более и более стали замещать насыщенные мистической иносказательностью учения квазинатурфилософского толка или вульгарно–организмические теории жизни, народа и истории. Постепенно даже «дух Гёте» покидал подобные труды, которые довольствовались лишь формальным свидетельствованием своей исходной ориентации на Гёте. Тому духовному миру немецкой культуры, внутри которого возникло гётеанство, чуждо было все, что по праву или без такового обозначалось понятием сциентизма. В первую очередь отвергались строгий рационализм, научный критицизм и питающая их традиция философской аналитики познания, подозрительно относящаяся ко всякого рода продуктам «непосредственного усмотрения истины». Освободив себя от этой обузы, последователи гётеанизма использовали имя Гёте, его культурный авторитет как своего рода легитимацию своих спекуляций. Они свободно оперировали как достоверными понятиями, так и представлениями типа: целостность, дух, душа, пайдейя, космогонический эрос, тело, гештальт, феномен, профеномен, народ, организм и подобными им, выстраивая порой хитроумные по своей сложности учения. Нередко их создателями являлись люди, действительно не лишенные таланта и оригинальной мысли, подобно уже упомянутым Р. Касснеру, Л. Клагесу да и О. Шпенглеру, учения которых содержали серьезные мысли и провоцирующие суждения, столь же нередко среди них были и талантливые писатели, умело владевшие искусством возбуждать интерес к довольно сомнительным взглядам. К таковым следует отнести и X. С. Чемберлена.
Отнести его к формальным сторонникам гётевского мироучения кажется неосмотрительным шагом. Внешне этому противоречит тот факт, что Чемберлен посвятил Гёте специальное исследование.[40] Капитальная по объему работа дополнена двумя синхронистическими таблицами, имеющих задачей показать исключительное место Гёте в ряду предшествующих и последующих мыслителей и синтетическое единство его научно–художественного мышления, соотносимого с интеллектуальной историей его времени. Да и выполнена она человеком, прошедшим серьезную естественнонаучную выучку и одно время жившего с мыслью сделать научную карьеру. Тем не менее это принципиально «ненаучное» исследование о Гёте, если понимать под научной работой скрупулезное собирание фактов, их систематизацию и иное упорядочивание и приведение их в объяснительную связь с поступками, мотивами, идеями того, кто стал предметом такого исследования. Чемберлен сходу заявил, что его подход к Гёте совершенно иной. Он поставил себе целью углубиться в те фактуально не устанавливаемые корни, из «которых выросло все неиссякаемое богатство этой жизни». Но это углубление, по мысли автора, должно показать, что есть постижение человека. «Не существует никакой „науки" о личности,— прокламирует принципиальный тезис Чемберлен,— наоборот, должна она быть уловлена, угадана, в мгновение ока усмотрена и постигнута. А к сему пригодно только искусство; только тот, кто им владеет, может судить с пониманием дела о цели, методе и исполнении». Суждение это даже в то время, когда оно было выражено, ничего нового в себе не содержало, ибо исходные его положения были выработаны в романтической теории творчества. Пожалуй, новый нюанс можно усмотреть в уверенной декларации: «Я подхожу к работе (о Гёте. — Ю. С.) безоговорочно субъективно, поскольку таким и только таким образом может быть достигнута объективная цель любого данного устремления».[41] Эту мысль, насколько нам известно, он высказал и реализовал за двадцать лет до этого, создавая знаменитую книгу о Вагнере (1896). Именно в ней он раскрыл свой метод постижения личности: через субъективность к объективному. Максимальная субъективизация — гарант приближения к объективному представлению предмета, такова культур–историческая максима Чемберлена. Но субъективное не есть произвол, не свободная игра воображения, приводящая к фантастическому вымыслу и прихотливой интерпретации фактов. Раскрывая план сочинения, он считает необходимым уточнить, что субъективное служит путем к синтезу, к целостному усмотрению предмета постижения: «Используемый синтез личности есть синтез субъективный, именно такой, который усматривает индивидуальное в этой личности, как она нам представляется, если мы ее в первую очередь рассматриваем в ее окружении и при сравнении с ним пробуем объяснить (beurteilen)». И только в результате такого целостного усмотрения личности в ее среде Чемберлен полагает возможным выйти на объективную цель: раскрыть образ мышления Гёте из анализа свойственной ему организации духа (Geistesanlage).[42]Все методические установки Чемберлена концентрировались в одном и том же пункте: через личность как духовную сущность объяснить смысл деятельности Гёте и раскрыть богатство его творений, указав направление к их постижению.
40