Судя по тому, что сообщает нам Чемберлен о воззрениях тетки, они были отмечены оригинальностью. Ее он характеризует как безоговорочно верную принципам свободы как в политическом, так и в религиозном отношениях. Кромвеля, коего в традициях семьи принято было считать кем–то вроде преступника, она признавала великим человеком и внушала эту мысль племяннику. Ненавидела Дизраэли и восхищалась Гладстоном. Питая склонность к мировоззренческим темам, она переводила их в сентиментально–морализаторскую плоскость; страшилась наук, а в искусстве ее привлекало все, исполненное нравоучения и чувствительности. Все это свидетельствовало о том, что в духовном отношении особой близости между ними не было. Нравственная сентиментальность ему была чужда. И когда позже он к ней прибегал, особенно в письмах к Козиме Вагнер и к своей будущей второй жене, ее дочери, улавливалось что–то наигранное, литературное.
Вторым человеком, за которым Чемберлен признал влияние, и при этом во многих смыслах решающее, был гимназический учитель Отто Кунтце. Именно через него стало реализовываться вхождение Чемберлена в германство, потенциально, как он стал с некоторого времени полагать, заложенное в его родословной и предопределенное судьбой.
У нас нет иных сведений об этом человеке, кроме сообщаемых Чемберленом, посему приходится полагаться на их достоверность.
Он признавал, что до пятнадцатилетнего возраста проходил только обучение, притом хаотичное и без целеустремленной целостности. О воспитании или образовании не было и речи до той поры, пока на шестнадцатом году не попал в руки немецкого воспитателя, который пробудил угаснувшие в ученике желание и старание к образованию и регулярной учебе. Чемберлен сообщает нам много ценного в историко–культурном смысле о характере школьного обучения для средних классов, принятого в Англии и Франции, в котором формальное многознание не предполагало основательности и учета личности обучаемого. Чтобы выйти из круга этой посредственности, нужно было особое обстоятельство, и таким для Чемберлена стала встреча с Отто Кунтце.
Впрочем, его воздействие, полагает Чемберлен, было облегчено тем внутренним изменением, которое в нем совершилось после чтения Шекспира: «Откровением Шекспира завершилось внутреннее мое детство, и пробуждение приуготовило душу к восприятиям всего искусства».[66] Внешние обстоятельства, болезнь и отъезд на лечение в Европу (г. Эмс) в начале 1870 г., создали случай придать этому внутреннему изменению особое оформление. Настал долгий период европейских путешествий: зимой на юге, Средиземноморье, а летом в швейцарских горах. Перед его впечатлительным взором мелькают страны и люди разных национальностей и состояний. Особое значение приобретает воздействие от меняющихся ландшафтов. Природа входит в сознание восприимчивого юноши своей красочностью и жизненным величием. В эти годы в нем возник исследовательский интерес к естествознанию, оставшийся с ним на всю жизнь. Еще одно внешнее обстоятельство, на сей раз политического рода, прервав однообразный ход детских лет, наполнило его душу неведомым дотоле переживанием. Оно было связано с объявлением франко–прусской войны, заставшим его в Эмсе, на немецкой земле, где он с восхищением увидел будущего кайзера Вильгельма I. Возможно, ощущение было схожим с тем, какое испытал Гегель в Иене при виде Наполеона, въезжавшего в город после победоносного сражения: философу почудилось, что он созерцает Мировой Дух, воплотившийся в этой исключительной личности. Ежедневно Чемберлен наблюдал отправляющиеся на фронт немецкие войска и тянущиеся оттуда колонны французских пленных. Путешествуя в дни войны по Германии, он всюду встречал воодушевление и самоотверженность народа. Его, прежде чувствовавшего по меньшей мере безразличие к военному делу, возбуждают гром пушек, картины движущихся солдатских колонн, толпы обывателей, охваченных одурью победителей; все это позже нашло свое отражение в военной публицистике 1914–1918 гг. Вот его вывод о пережитом в те годы: «Я должен одно подчеркнуть: влияние, которое должны были оказать эти события на душу четырнадцатилетнего юнца, определялись тем, что перед его глазами с самого начала стояла не Германия филистеров и даже не Германия коммивояжеров и директоров фабрик, наконец, не Германия фантазеров и профессоров и меньше всего Германия парламентских болтунов и бессильных министров, а героическая Германия, поднимающаяся в непреодолимой силе своего права и своей гигантской человеческой массой, возглавляемой бессмертными героями».72 Хотя это были и сильные воздействия, но все же внешние. Но именно в это время, зимой 1870 г., в Монтрё он знакомится с упомянутым Отто Кунтце, готовившимся к карьере теолога и искавшим заработок в качестве преподавателя.