Первый прорыв в искусственном мире он испытал будучи трехлетним мальчиком, в 1858 г. В начале лета этого года он наблюдал необычное и величественное небесное явление: появление кометы Донати. «Еще и сегодня, — пишет он спустя шестьдесят лет, — я вижу комету так же, как если бы узрел ее только вчера». Именно здесь лежит начало его любви к созерцанию звездного неба, оставшейся на всю жизнь.[72] Но никогда более виденное им в глубинах космоса не производило такое потрясение, как первое соприкосновение с астрономическим чудом в раннем детстве.[73] Что кроме мира людей есть еще один таинственный мир — эта мысль о живом космосе возникла в нем из подобных впечатлений и постепенно вылилась в желание посвятить себя естествознанию. Но оформилось оно значительно позднее.
Второе соприкосновение с природой вне городского ландшафта, развившее дальше его восхищение, произошло в 1871 г., когда он впервые посетил в лечебных целях Швейцарию. Здесь он попал под обаяние царства Флоры и волшебной красоты гор. Но, и это надлежит выделить со всей возможной ясностью, испытанные впечатления: прежде от созерцания звездного неба, теперь от картины величественных гор, земных красот и роскоши растительного мира, — никогда не оставались на уровне эстетического любования, но возвышались до религиозно–мистического воодушевления.
Постепенно Чемберлен втягивается в изучение природы, обратясь к чтению естественнонаучных сочинений популярных к тому времени авторов: К. Фламмариона, Э. Реклю[74] и др. Занятия шли, хотя и упорно — многотомный труд Э. Реклю «Земля» был им «проглочен» в несколько недель, — но бессистемно и, по сути, любительски, т. е. без знакомства со строгой наукой и ее аппаратом. Позже у него завяжется знакомство с Реклю и многими другими выдающимися натуралистами, среди которых и упоминавшийся Я. Икскюль. Увлечение растительным миром вылилось в желание более основательно постичь физиологию растений, природу их жизни и удивительного многообразия. Он собирает гербарий, изучает систематику. Близорукость вдруг оказалась удобной позицией изучать мельчайшие детали строения растений. Увлечение с годами не гасло и было, наряду с изучением немецкого языка, обязательным занятием в первой половине 70–х, когда он посещал Испанию, Французскую Ривьеру и путешествовал по швейцарским Альпам.
Встретившись в 1872 г. с профессиональным ботаником, он услыхал от него: «Вы, Чемберлен, непременно должны стать ботаником. Вы обладаете внутренним пониманием (intuition) этого предмета».
Все это укрепляло веру в призвание. Созрело решение получить университетское образование именно по этой части.
Тем не менее все еще оставалось важное препятствие — проблема здоровья, способная перечеркнуть все планы. Лечение не давало результатов. Вскоре, к счастью, установилось, что оно было выбрано неверно, поскольку основывалось на ошибочном диагнозе. Новое обследование показало, что все дело в состоянии нервной системы, а не в слабых органах дыхания и легких. Но пребывание на севере все же пугало; роскошный юг оказался более комфортным.
Подошел 1878 г., год смерти отца и получения относительной финансовой независимости. Она позволила принять решение ехать во Флоренцию, чтобы при тамошнем университете под руководством известного ботаника Ф. Парлаторе (1816–1877) изучить этот предмет.[75]
Удивительно то, что предыдущее развитие Чемберлена, в сущности, протекало вне соприкосновения с искусством. И Флоренция также была выбрана исключительно по деловому соображению. То, что этот город — столица возрожденческого искусства и сам по себе его памятник, не входило ни в расчет, ни вообще в сознание юноши. Тем более ошеломляющим оказалось первое знакомство с городом. Чемберлен вошел в мир прекрасного, еще одну, дотоле неизвестную ему сферу бытия.[76]
И это впечатление стало третьим переживанием, произведшим переворот в сознании. Если первые два были вызваны открывшимся величием Природы с ее волшебной красотой, то в этот раз он был сражен силой красоты, рожденной от человека. Выросший в условиях, напрочь исключавших художественный элемент в воспитании, Чемберлен тем не менее оказался чуток к ее воздействию. «Это было опьянение иного рода, — вспоминал он едва ли не сорок лет спустя. — Этот плод (Werke) чувства прекрасного, свойственного человеку, захватил мой дух и лишил меня равновесия».[77] В его душе свершился переворот, и проснулось чувство прекрасного. В руках появляются книги Я. Буркхардта по истории искусств и прочие подспорья несведущему. С утра он уже стоял у дверей Уффици, а вторую половину дня посвящал посещению церквей и монастырей, богатых шедеврами флорентийских мастеров не менее музеев. Кроме искусства все остальное было забыто.[78]И мы верим этому признанию, хотя родившееся увлечение не несло угрозы тому внутреннему смыслу, который прежде утвердился в нем.
72
Можно указать еще на один случай, когда восприятие кометы приобрело культурно–историческую символичность почти такого же значения. Мы имеем в виду Эрнста Юнгера, который наблюдал комету Галлея в ранней юности. Отец предрек, что только младший из сыновей в многочисленной семье Юнгеров, едва родившийся, сможет увидеть ее повторно, имея в виду 78–летний цикл ее появления на земном небосводе. Эта заповедь запомнилась и стала важным смысловым пунктом в жизни именно Эрнста, родившегося в 1895 г. Именно он единственный из всей семьи наблюдал ее в более чем преклонном возрасте, воспроизведя этот культурно–космический феномен в особом эссе. См. наше понятие «биографического типа».
73
В своем коттедже в Байройте он устроил любительскую обсерваторию и нередко проводил долгие ночные часы за наблюдением светил, даже будучи уже весьма немощным.
74
Элизе Жан–Жак Реклю (1830–1905) — знаменитый французский географ, один из сторонников «географического фактора» в объяснении культурно–социального генезиса, активно участвовал в общественно–политической жизни Франции, представляя анархическое движение. Известны его связи с русскими единомышленниками–бакунистами и с П. А. Кропоткиным. Чемберлен имеет в виду его труд «La Terre, description des phenomenes de la vie du globe». Имеются русские переводы.
75
Возможно, у Чемберлена ошибки памяти, поскольку итальянский ботаник Парлаторе скончался в 1877 г.
76
Позволю себе личное замечание. Нечто схожее испытал и я, впервые открыв для себя этот город. Сколько я ни читал об этом городе, его истории, архитектуре, красотах его улиц и площадей, их убранстве, о соборах и дворцах, но, едва вступив в него, понял, что ничего из прочитанного не содержало в себе основную истину об этом городе, да и вообще об Италии тех столетий. То понимание, которое возникает в сознании, не может быть объяснено эстетическими категориями или социально–экономическими законами. Рождается мысль, что на какое–то время во Флоренции и в Италии человечество стало жить (или попыталось) по законам воображения. Его силой был осуществлен прорыв в особый мир, в котором существование людей определялось совершенно иными импульсами, чем теми, которым они подчинялись до сего и после угасания духа Возрождения. Дуализм докучливой прагматической жизни и воображения, казалось, разрешился, уступив место гармонической целостности новой жизни. Не случайно, что это время бурного всплеска платонизма, мистики и утопизма. Все это были учения о новом мире и новой жизни в нем. Доставало и интеллектуального материала и воображения, чтобы на короткое время попытаться жить по законам восстановленной в художественных образах иллюзорной античности. Потому оно и назвалось Возрождением.
78
Разумеется, и университетские занятия ботаникой, которые, кажется, так и не начались; он забыл даже, что на свете существует некто Парлаторе, ради которого, собственно, он и появился во Флоренции (Ор. cit. S. 86).