Выбор Вены и переезд в нее вовсе не были продиктованы одними эмоциональными побуждениями.[85] Каким бы ни было восхищение от красот и атмосферы города, поселиться в нем побуждали вполне прагматические соображения. Хотя круг художественных и интеллектуальных интересов и связанных с ними знакомств постоянно расширялся, влечение к естественным наукам, надежды сделать в этой сфере научную карьеру не угасали. Чемберлен стремится установить более тесный и непосредственный контакт с Юлиусом Визнером. Научное и служебное положение последнего упрочивалось. Он из Женевы перебрался в Вену, где вскоре сделался ректором тамошнего университета. Здесь надо несколько задержаться на личности этого человека, столь высоко ценимого Чемберленом, признававшим его влияние на определенные черты своего миросозерцания, когда оно еще только формировалось. Именно в этой роли Чемберлен представляет его в своем автобиографическом очерке, притом уделяя ему внимания больше, чем кому–либо другому из времени своего интеллектуального развития.
Как мы писали, еще в период учебы и научной работы Чемберлена в Женевском университете, Ю. Визнер, уже именитый натуралист, поддержал молодого ученого, признав его работу интересной, а полученные результаты не лишенными некоторого научного значения. Уже этого было достаточно, чтобы польстить самолюбию честолюбивого искателя научного призвания, вызвав в нем желание к дальнейшему сотрудничеству. Визнер оказался одним из немногих людей, далеких от проблем культуры и философии, но вносивших в понимание природы научного мышления нечто такое, что отличалось от расхожего позитивистского сциентизма и отвечало ментальности Чемберлена. Уже в 1881 г. он читает капитальную работу Визнера «Сырьевые ресурсы царства растений» (1873). И вот что замечательно: по признанию Чемберлена, книга привлекла вовсе не рассуждениями о свойствах природного каучука или джутового волокна, а «мастерством, с каким эта книга была сделана, чтобы ее можно было с наслаждением читать». Это суждение симптоматично. Оно указывает на ту особенность интеллектуальной манеры и зачатки такого отношения к научному творчеству у будущего исследователя, которые собственно ученым достоинствам труда предпочитают стилистическое мастерство и литературное совершенство обработки материала, способные обеспечить успех сочинению, каким бы ни было его научное содержание и предмет. Чемберлен рано усвоил, что блестящая литературная форма, риторическая эффектность, фейерверк метафор, эпатирующая сенсационность вместо рутинных констатаций почти всегда служат гарантом того, что какая бы мысль ни была ими облечена, ей будет обеспечен успех, она привлечет внимание и всегда найдет своих сторонников, а ее создатель — место в тесной плеяде духовных вождей общества. Эта установка станет доминирующей во всей последующей научно–литературной деятельности Чемберлена; он отточит до возможного совершенства мастерство преподнесения любезных его уму и сердцу убеждений и мыслей, научится бесцеремонно, но искусно обрабатывать материал, выбираемый им для их оправы и облагораживания. Эта черта творчества, хотя и не нова, станет во многом определяющим свойством новой генерации идеологов и всех стремящихся к духовному вождизму. Только эта сокрытая установка может объяснить затраченную энергию на превращение научного по форме произведения в эффективное средство массового идейно–политического возбуждения. Мы уже указали на одну из существенных примет культуры модернизма, предполагавшего искусство сделать знаменем преображения человечества, а его творцов вождями этого движения. Именно с этого времени, с конца XIX столетия, идея вождизма (фюрерства, согласно немецкой терминологии), духовного водительства оказывает магнетическое воздействие на умы художественной и культурной элиты Европы. Особенно популярна она в немецких кругах. Одна за другой появляются загадочные фигуры, вбрасывающие в общество яркие, ошеломляющие или завораживающие пленительными откровениями впечатлительные умы идеи. Появляется особая категория лиц, претендующих на особую миссию в обществе, на владение таинственным знанием или даром провидеть будущее, сокрытое от взоров толпы, жаждущей приобщения к высшим тайнам. Нередко претенденты на вождизм и кандидаты в пророки обнаруживались в художественной среде и свое искусство представляли как особое речение о владевших ими откровениях или о пути в глубины истины. Вокруг них складывались более или менее сплоченные группки экзальтированных адептов, спаянных между собой безоговорочной верой в незыблемую правоту предмета своего поклонения. Если лидер к тому же оказывался наделенным действительным художественным дарованием и мастерством внушения средствами своего искусства, такие группы на какое–то время становились центрами духовного притяжения и идейных доминант общества, определяющих направленность его помыслов, интересов и ожиданий. Культурный мир Европы быстро наполнился кружками и обществами, сплоченными вокруг подобных кумиров и с исступленным самоотречением посвящавшими себя их служению. Претенденты находились нередко среди художников, поэтов, артистов, интеллектуалов с философско–религиозными интересами или просто философствующих дилетантов. В Германии таковы «Синий всадник», «Баухауз», поэтико–эстетический кружок Стефана Георге, сформировавшийся в Байройте центр вагнерианцев, а в Веймаре вокруг сестры Ф. Ницше Элизабет Ферстер–Ницше сообщество ницшеанцев, в Австрии — движение Сецессиона; салон княгини М. Турн унд Таксис и др. В России к лидерству в поэтическо–литературной среде стремились В. Брюсов, М. Горький, Э. Метнер, Д. Мережковский с 3. Гиппиус. В Германии только приход фашизма, а в России революция, хотя и не сразу, положили конец этому процессу, который, конечно же, со временем уже затухал, а из представителей этих групп нередко рекрутировались некоторые идеологи новых режимов.[86] Одной из последних попыток в Германии можно считать опыт Г. Кайзерлинга, учредившего в Дармштадте в 1919 г. «Школу мудрости» с программой духовного обновления человечества путем воспитания особой творческой элиты, способной регенерировать угасающий дух Запада. Себя основатель «школы» рассматривал источником и центром питающих это движение идей. Подражая восточной традиции, совершенной формой воспитания он считал личное непосредственное общение учителя и адептов, а также следование образцам великих личностей как идеалам человечества.
85
В свойственном ему стиле во всем видеть предопределение Чемберлен пишет: «После краткого пребывания в начале 1889 г. в Вене, вполне быстро возникло решение: вот то место, где сама судьба определила мне окрепнуть и развиться. И инстинкт меня не обманул».
86
Об этом свидетельствует, еще раз напомним, судьба кружка Георге, ряд членов которого не просто симпатизировали национал–социализму, но и представляли своими сочинениями идейные аспекты этой политико–идеологической системы. Таков Эрнст Бертрам, ставший влиятельным литературоведом нового режима.