Но наиболее совершенным образцом следует, видимо, признать кружок поэта Стефана Георге, всегда привлекавший внимание исследователей культурно–идеологической жизни Европы конца XIX—начала XX вв.[87] Подобные ему объединения недостаточно рассматривать только как явления истории художественной жизни. Они преследовали далеко не только и не столько художественные цели. Программы их, даже если они не всегда представлялись в эксплицитной, публицистической форме, почти всегда претендовали на то, чтобы открыть новые исторические горизонты, указать тип нового человека, стать основанием возрождения или преображения общества и культуры, а также построения их на новых началах, демонстрируемых стилем жизни и отношений членов этих сообществ. Это относилось и к движению Баухауз, в котором архитектурная теория увязывалась с социальным реформаторством, и к возникшему вокруг философии и музыкального наследия Р. Вагнера байройтскому движению, и к кружку Стефана Георге. Последний всей сутью своей организации, определявшейся безоговорочным культом его основателя, с преклонением перед ценностями классической культуры Рима и поэзией Данте, ритуализацией всех отношений и общения в духе тех идеализированных дружеских сообществ, которые создавались гуманистами эпохи Высокого Возрождения, демонстрировал модель возвышенной духовной жизни, долженствующей стать образцом для возрождающегося мира. Драматизм ситуации, или трагикомизм последующих событий, заключался в том, что «новый мир» с «новым человеком» действительно реально вскоре заявил о себе, но им оказался не мир эстетствующих пророков нового гуманизма, а мир фашизма и эсесовского супермена, самоуверенно полагавший, что является воплощением исконного идеала немецких национальных устремлений.[88]Новая тенденция в общественной и культурной жизни не осталась без внимания исследователей социальных проблем европейского общества. В Германии она нашла отражение в социальной философии Ф. Тенниса, Г. Зиммеля и особенно М. Вебера. Последний сделал важное социально–философское открытие, зафиксировав возникновение и распространение особого типа социального воздействия, названного им «харизмой» или «харизматическим господством». Конкретный материал для этих выводов он получил, изучая кружок Стефана Георге.[89]
В свой венский период Чемберлен также сделает попытку создать такой кружок, в который входили Р. Касснер, Г. Кайзерлинг. Последний оставил нам свидетельство о его характере: в нем доминировал основатель, и большая часть времени посвящалась выслушиванию того, что говорил или читал Чемберлен. Этот опыт, видимо, пригодился ему, когда он был призван идеологически оформить байройтское движение, чтобы занять в нем руководящее место, потеснив позиции и влияние Козимы Вагнер и ее сына Зигфрида. Харизматизм в нем был естественной атмосферой. Хотя священным символом движения был Р. Вагнер и его творения, в том числе философские и культурологические, но под свет луча его славы стремились попасть и Козима Вагнер, хранительница традиции и гарант целостности всего дела, и Чемберлен, ставший на время главным истолкователем смысла вагнеризма и его миссии в немецкой культуре и германизме.
87
88
Сама позиция Стефана Георге, специфика его поэтических формул не раз давала основание видеть в нем одного из духовных предтеч режима. Именно ему принадлежала поэтическая разработка величия вождизма, безразлично, что она носила отвлеченно–эстетический характер. Упомянутый Э. Бертрам, ставший профессором немецкой литературы и по–прежнему считавший себя продолжателем духа кружка и идей Георге, утверждал в своих лекциях, что поэт «избрал свастику символом своих надежд», причислив его к прародителям нынешней и будущей Германии. И это вопреки тому, что сам поэт сделал ряд недвусмысленных жестов, отделив себя и духовно и физически от нацизма и фашизирующейся Германии (см.:
89
фанные действия вдруг обретают склонность облечься в одежды священного, и мистического стала весьма значимой тенденцией политической, и не только, жизни нынешнего человека. Именно ее и подверг изучению Макс Вебер. Автор указанной книги устанавливает точную дату и обстоятельства, при которых понятие харизмы было введено в новом качестве в научную практику. Следует принять во внимание, что сам М. Вебер вместе с супругой Марианной Вебер были создателями научного салона, в котором установились нравы, подобные тем, которые им описаны как харизматические. Кружок был ограничен узким кругом лиц, включение новых членов было обусловлено целым рядом отяготительных для кандидатов условий. Но принадлежать к нему было почетно, и этим в значительной мере подчеркивалась статусность избранного, а нередко и карьерное продвижение не только в Гейдельбергском университете, где состоял сам глава кружка, но и в немецком социологическом сообществе. Так что «харизматическое господство» в чем–то оказалось авторефлексией и учетом собственной жизненной практики М. Вебера. О влиянии и роли М. Вебера в научном мире Гейдельберга см.: