Усвоенное стремление к лидерству, перераставшее в тягу к вождизму, делало Чемберлена нетерпимым к людям, претендовавшим на самостоятельность в его круге. Но он умел и очаровывать.
Основной манерой Чемберлена в его кружке было чтение собственных сочинений по мере их появления, а за неимением таковых — малоизвестных классиков французской и английской литературы с последующим интенсивным обсуждением.
Даже в высококультурной среде Вены и других мест Чемберлен поражал всех широтой своей осведомленности в художественной и научной литературе на всех культурных языках Европы.
«Едва ли имелось что–либо достойное на каком–либо доступном ему языке, чего бы Чемберлен не знал», — замечает Кайзерлинг, сам в этом отношении личность достойная удивления.
После переселения в Байройт на своей вилле он устроил великолепную библиотеку, широтой тематики отражающую интересы ее владельца, приводившую в изумление видевших ее книжную коллекцию.[103]
Но за этой сильной, волевой личностью находился одновременно человек, вызывавший сочувствие своей беззащитностью, обладавший повышенной чувственностью и несколько женственной манерностью. Он нуждался в опеке и всю свою жизнь в личном плане провел под попечительным женским контролем.
Будучи «человеком образованности», он не смог выработать в себе то чувство меры, которое позволяет осознавать границу между тем, что вырастает из реальной жизни, и тем, что является плодом искусных, но все же книжных фантазий, а потому формальных и отвлеченных. В мире последних он по преимуществу и пребывал. Эту особенность его мышления и отметил Кайзерлйнг: «Чемберлен буквально жил дутыми фразами, которые стали для него своего рода исповедными пунктами; он прибегал к цитированию там, где всякий иной лично провел бы исследования и дал бы согласные разуму заключения и доказательства. В нем удивительнейшим образом отсутствовала способность к точному анализу и строгому развенчиванию».
Кайзерлйнг отмечал также странную скудость собственных оригинальных мыслей у Чемберлена: все было откуда–то заимствовано, всякое его суждение имело свой иной источник, однако измененное в новом контексте по своему смыслу. «Когда он по утрам поднимался по лесенке в свою библиотеку и принимался перелистывать свои книги, он непременно натыкался на цитату, которой позже начинал оперировать. Так мастерил он себе свое мировоззрение». С годами в нем выработалось особое интеллектуальное высокомерие как от осознания своего умственного и эрудиционного превосходства, так и от уверенности в обладании высшего знания, как у «Отца Церкви, владеющего и хранящего истину», — заключает свое раскрытие личности X. С. Чемберлена Кайзерлйнг.112
Соблазнительно довериться этой характеристике. Но этим мы невольно с подозрительной легкостью решаем не столько психологическую, сколько идеологическую проблему. По этой линии, в сущности, пошла вся литература, устанавливающая и изучающая идеологические, шире — духовные истоки и корни национал–социализма. Что могло быть более приемлемым и нравственно оправданным, чем представить предтеч и сотворителей самой человеконенавистнической идеологии и чудовищной практики немецкого фашизма, как примитивных, ограниченных интеллектуально дельцов, освоивших две–три гнусные идеи, доведя их до предельного абсурда, когда они уже в силу этого действуют на сознание своей поражающей его энергией внушения: сложнейшие и тяжелейшие проблемы можно решить простым и эффективным способом, стоит только довериться мастерам этого дела.
103
Сохранилась она, пребывая в запустении, и поныне: