Связь высказываемого Шпенглером с идеями, получившими господство в Германии в те годы, была очевидностью для всех, знакомившихся с его публицистикой. Для этого не нужно было обладать особой проницательностью. Мировоззрение Шпенглера во многих отношениях совпадало с мировоззрением национал–социализма (критика марксизма и материализма, культ цезаризма и иерархической структуры общества, требования возврата к прусскому духу и др.). Национал–социализм считал Шпенглера не только своим единомышленником, но отчасти и учителем, и имел поэтому основания считать, что с победой «национальной революции» Шпенглер примкнет к ней и станет одним из ее идейных вождей. Это написано не в каком–то марксистском издании тех лет, а в известном философско–публицистическом журнале русского зарубежья «Путь».[107] Справедливости ради следует отметить, что журнал подчеркнул личную непричастность Шпенглера к фашистскому движению, в отличие от М. Хайдеггера.
Конечно, X. С. Чемберлен в еще большей степени, чем кто–либо из упомянутых интеллектуалов, и без малейших сомнений причастен к национал–социализму и как его духовный предтеча, и побудитель, и лично. Об этом несколько позже.
В самом национал–социализме также оказалось немало интеллектуалов, прошедших университетскую выучку и способных выискать в мире идей то, что отвечает его духу, придав надлежащий литературный лоск. Отнюдь не недоучками были Геббельс или Розенберг, если надо назвать примеры. И именно наличие подобных им идеологов создавало возможность фашизму иметь надлежащий резервуар эффективных пропагандистских средств.
Однако, возвратимся к Чемберлену. Его обращение к философии стало своего рода «эскейпическим жестом», оправдывающим отход от научных занятий. Находится обоснование этому сдвигу интересов: «Абстрактное мышление утомляет меня меньше, чем всякое занятие конкретным». Эту свою особенность он открыл в себе именно во время чтения Канта. Разумеется, речь шла о «Критике чистого разума». К ней он обращался неоднократно, полагая, что проник в ее теоретическую суть глубже, чем то сделали бесчисленные представители кантианства. Так началось его движение в сторону отвлеченных умственных упражнений особого рода. Принужденный заниматься долгие годы экспериментами и точными наблюдениями, Чемберлен так и не постиг умения владеть языком описания конкретностей. Куда свободнее он чувствовал себя, когда освобождался от оков жесткой требовательности научного дискурса. Из этого обстоятельства у него рождалось побуждение пересмотреть взгляд на критерий научности. Его не должно было связывать только с фактуальностью, доказательностью, проверяемостью и логической исследовательностью. Не меньшей научностью, а может быть и более высокого рода, обладает натурфилософия, дающая простор работе воображения, допускающая свободу «приходить к верным идеям от ложных наблюдений», уроки которой он находил в учении К. Ф. Вольфа. Натурфилософия сама творит опытную реальность. Первым творцом натурфилософии в его глазах явился Платон. Он научил «усматривать Многое в Едином и одновременно выявлять Единое во Многом», тем самым создав «саму возможность науки», предполагающую подвижность ее границ, без которой, подвижности, мы были бы лишены возможности собрать воедино материал знания.[108] Вторым «мыслителем естественнонаучного склада» был И. Кант. Кант, в интерпретации Чемберлена, явился истинным продолжателем Платона, продвинув его дело много дальше, дав принципы познания природы. Кант становится знаменательным символом Чемберлена, его интеллектуальной позицией. Впрочем, таким же символом стал и Гёте. Овладение Кантом он относит к началу 90–х годов, и не Шопенгауэру, а этому классику философии он отдает первенство. Его мысли легли в основание философской образованности Чемберлена. Последнюю обретал он не через выработанные вековой немецкой университетской традицией философские штудии, а так, как овладевают фактом культуры, искусства — через его творца. Не текст, а творец, созидающий его, — вот путь, которым следует идти в постижении его дела. Как не вспомнить приведенную Кайзерлингом чемберленовскую максиму о первенстве человека над делом. Она, правда, относится к тому периоду, когда за плечами ее автора были уже признанные исследования вагнеровского творчества, определенно замахивавшиеся на канон. Но исследовательская позиция: от личности к ее делу, — уже начала устанавливаться.
107
«С». Spengler Os. Jahre der Entscheidung (рец.) // «Путь». 1933. Hoябрь–декабрь. С. 109. В этой же рецензии замечено, что «самый знаменитый ныне немецкий философ Мартин Гейдеггер» в сонме других немецких ученых и философов «частью по искреннему увлечению, частью из приспособления» примкнул к фашизму.