Да и самого Вагнера раздражало, когда к нему относились как к композитору, хотя и с непонятными претензиями на что–то большее.
Чемберлен настаивает, что Вагнер держался представления, что, хотя искусство является высшим общественным проявлением жизни человека, оно все же не было его целью. Не была целью самой по себе для него и музыка. Он следовал иной высшей цели, относительно которой искусство в целом и музыка, как его высшая форма, были только средством ее достижения.
Человек, по Вагнеру, является творцом, художником изначально, и будить в нем это его призвание должно не книгами об искусстве, трактатами по эстетике и прочей литературой, а приобщением к живой практике искусства. Не человек должен подниматься до искусства в желании приблизиться к нему, а искусство должно приближаться к народу, ибо оно не способно превысить полноту художественной жизни человека, но только ее пробуждать и придавать ей смысл. Более того, лишаясь способности проявить себя как художника, человек тем самым лишается самого главного в своей сущности. «Мы превращаемся в истинного человека, став художником». Эту и подобные мысли Вагнера Чемберлен тщательно прослеживает и оттеняет. И понятно, почему. Ведь совершенное искусство, совершенное художество возвышает и преобразует человека. Создать его, как средство преображения человека, и мыслил Вагнер.
Излагая вагнеровские мечтания, Чемберлен писал: «Никто не станет отрицать, что в художественном творчестве Вагнера музыка является несравненнейшим выразительным средством, а сам маэстро называл свои драмы „музыкальными действиями" (Thaten der Musik); тем не менее он признавал «неотъемлемым основанием совершенного художественного выражения язык», следовательно, в Вагнере–художнике преобладает мыслитель и реформатор общества. И это лежит в сущности самой природы вещей — этот художник является точно в такой же мере «абсолютным художником, в какой его музыка является абсолютной». И далее: «Если мы хотим понять Рихарда Вагнера, то наша обязанность взять всего человека целиком, а не направлять наше внимание „на творца"... В человеке тогда со всей определенностью обнаруживается художник, когда в равной мере в музыканте проявляется драматург, а в драматурге — музыкант».[145]
Сила произведения искусства состоит в том, что оно действует непосредственно. Оно не может быть ни «рассказано», ни заменено чем–то иным, а только пережито. Поэтому он отбрасывал всякие теории, учения, интерпретации, отрицая всякую профессионализацию в любом виде искусства и какое бы то ни было значение профессионалов, знатоков и обучение. В том и состоял замысел Байройтских фестивалей, чтобы приобщить массы народа к непосредственному переживанию высшей формы искусства, воплощенной в лучших творениях — музыкальных драмах Вагнера. Реальность их проведения далеко уклонялась от замысла вдохновителя. Чемберлен приводит соответствующую мысль Вагнера: «Моей целью стало указать на возможность художественного произведения, в котором то высшее и глубочайшее, что в состоянии постичь человеческий дух, может быть представлено (mitgeteilt werden) понятным образом для наипростейших способностей восприятия..., и настолько определенно и убедительно, что оказывается излишней всякая рефлектирующая критика, чтобы это понимание со всей ясностью почувствовать в себе».[146]
Будет наивным допустить, что в сочинении Чемберлена дан истинный образ Вагнера во всех его борениях, противоречиях, во всей его силе и слабости. Из него поднимается величественный образ могучего мыслителя, одинаково полно воплотившего свои замыслы во всем, к чему имел прикосновение. Поэтому все, что мешало этой иконографии, устранялось, исправлялось, подчищалось. Так поступили с «Автобиографией» Вагнера, которую Козима долго не решалась издать, даже подвергнув ее значительной чистке, с его письмами и свидетельствами. Сам Вагнер стал орудием воплощения тех замыслов, к которым он не имел отношения. А начиналось все с его творческой биографии, созданной Чемберленом.