Вершина жизни и осуществление мечты
Книга писалась в Вене. Чемберлен довольно быстро освоился с ее жизнью. Город постепенно раскрывался перед ним во всей сложности и причудливых проявлениях: от утонченной изысканности аристократической и художественной жизни, нередко задающей тон европейской культуре и общественному вкусу, до вульгарных социальных эксцессов. Конечно, он не мог быть полноценным участником этой жизни, оставаясь по большей части наблюдателем и свидетелем. Круг его знакомств определялся родом его занятий и интересов: университет, кружок любителей музыки, особенно вагнеровской, где он делал доклады, некоторые интеллектуальные салоны и узкий круг его собственных почитателей, собиравшийся у него на квартире. Но социальная жизнь Вены нашла в его восприятии преломление, притом своеобразное.
Университет и ученая карьера перестали быть манящей целью. Он постоянно твердил всем, что не претендует на звание человека науки. Главными занятиями стали не научные изыскания, а писательство. Оно приносило ему известность, положение и вскоре — заработок. Поездки в Байройт на фестивали превратились в регулярное занятие, да и в других музыкальных центрах Германии его можно было нередко встретить на вагнеровских исполнениях. Но Вена оставалась желанным пристанищем, способствовавшим его духовному развитию. И он это понимал. Многое в ней напоминало Париж, а ведь Франция и ее культура, особенно литература, оставались его неизменной любовью.[147] Возведенное великолепное здание оперы скоро стало одним из центров музыкальной жизни Европы; ее оркестр, управление которым с 1897 г. принял на себя Густав Малер, достиг возможного блеска. Жизнь отличалась легкостью и сулила соблазны, венская общественная нравственность была снисходительной к человеческим слабостям, и город кишел дамами, готовыми к самым интимным услугам. Писавшие о Чемберлене не упускали случая, чтобы отметить податливость его на искушения жизни, о чем он доверительно сообщал некоторым близким ему людям.
Мы же делаем это исключительно с тем, чтобы снять с Чемберлена маску кабинетного мыслителя и анахорета. Но эти приключения не поглощали ни его время, ни его духовные силы. Он умудрялся сочетать интенсивное писательство с не менее интенсивным чтением, беседами в салонах и в кружке, группирующемся вокруг него, посвящать время своей обширной переписке. Временами он предпринимал туристические поездки. Во время одной из них, по Балканам, он пришел заключению о низком культурном статусе славянской расы, исходящем из ее неспособности к высшим формам духовной жизни.
Но была в Вене особенность, несомненно, влиявшая на формирование его социальных воззрений. В этом городе германский дух выражался в гораздо более размытой, приглушенной форме, нежели то было в Германии. Страну, населенную десятками самых различных национальностей, характеризовал совершенно иной социально–психологический климат. Не было единой нации, не было и единой культуры. Столица многонациональной империи, с трудом удерживавшей свою целостность под напором зреющего сепаратизма, стала прибежищем наиболее деятельной и предприимчивой части всех ее народов. Они вносили несколько авантюрный привкус в жизнь города. Сам же он бурно рос как промышленный центр. Его рабочий класс постепенно увеличивал влияние и силу австрийской социал–демократии. Но более всех народностей в Вене своей многочисленностью и деятельностью заявляли евреи. Они становились иногда решающим фактором в торговле, аптечном деле, медицине и адвокатуре, в сфере финансов и промышленности. Крупную силу они представляли в науке и художественной жизни столицы. Составляя одну десятую часть населения Большой Вены, евреи образовывали третью часть студентов Венского университета, а на некоторых факультетах, например медицинском, половину.158 То, что Густав Малер, еврей по происхождению, стал главным дирижером и руководителем Венской оперы, притом руководителем энергичным, само по себе свидетельствовало о ведущем влиянии евреев в культурной жизни австрийской столице.
Нет свидетельств того, что Чемберлен прибыл в Вену уже сформировавшимся антисемитом. С евреями он нередко сталкивался и во время пребывания в пансионате, где велось обучение немецкому языку, в юные годы, некоторые из них вводили его в круг музыкальных интересов, даже объясняли особенности вагнеровской музыки. То есть антиеврейские предубеждения скорее всего не выходили за рамки обычного набора стереотипов. Во всяком случае знатоки этого вопроса не фиксируют их проявлений в довенский период. Только постепенно, с годами, они усиливаются, и не в последнюю очередь как следствие увлечения пангерманизмом и расовой теорией. Кроме того, этот род взглядов культивировался в среде байройтцев, и разделять их входило в идейный «кодекс». Поэтому углубление в мир Вагнера во всей его полноте, в сущности, предполагало и согласие с его мыслями на сей счет. Еще в бытность свою в Дрездене, когда он только начинал погружаться в мир вагнеровских идей, он сохранял определенную меру терпимости. Еврейство мыслилось им определенной помехой на пути утверждения германизма и несовместимым с духом немецкости: не подвергалось сомнению, что их питают противоположные духовные и нравственные источники, но каких–то радикальных выводов из этого понимания в те годы им не делалось. То, что прежде только раздражало чувствительность Чемберлена, в Вене предстало в особенно интенсивном виде и теперь толкало к мысли об особой опасности для новой культуры. Предубежденность каменела, обрастала ревниво–неприязненными переживаниями и постепенно преобразовывалась в ненависть. Антисемитизм стал навязчивой доминантой его миросозерцания.
147
чтения: читать надо «не возможно много, а по возможности немного», обдумывая прочитанное. Чтение — это «общение с гениями; оно единственное, что просвещает и дает уверенность в мыслях. Относиться надлежит не к их мнениям, а ориентироваться на их личности, через них становиться свободным и это в себе взращивать». Опасно в этом деле прибегать к посредникам. Впрочем, кое–чему из советуемого он сам не следовал. См.:
В приведении этого факта мы следуем Дж. Кэрру. См.: