Их воля во все времена стремилась наружу, это была обязательная воля к жизни. Эта воля к жизни была первым, что подарило еврейство христианству: отсюда то противоречие, которое и сегодня многим кажется неразрешимой загадкой, между учением о внутреннем преображении, терпении и милосердии и религией исключительного самоутверждения и фанатической нетерпимости.
Ближе всего к этому общему направлению воли — и неотделимо от него — стоит еврейский, чисто исторический взгляд на веру. Об отношении еврейской веры воли и учением Христа я подробно рассказал в третьей главе, о его отношении к религии вообще — в пятой. Предполагаю, что оба эти места знакомы читателю.52 Здесь же хочу только обратить внимание на то, какое решающее влияние оказала еврейская вера как материальное, непоколебимое убеждение в определенных исторических событиях именно в тот момент истории, когда возникло христианство. Хатч писал: «Молодым христианским общинам прежде всего пошла на пользу реакция против чисто философской спекуляции, стремление к достоверности. Большинству людей надоели теории, они требовали достоверности. Ее обещало им учение христианских посланцев. Это учение ссылалось на определенные исторические события и их свидетелей. Простое предание о жизни Христа, смерти и воскресении удовлетворяло потребность тогдашнего человечества».53 Это было начало. Вначале внимание уделялось только Иисусу Христу, священные писания евреев казались очень подозрительными документами. Лютер с возмущением пишет о незначительном уважении к Ветхому Завету со стороны таких людей, как Ори- ген, и даже (как он уверяет) святого Иеронима. Большинство гностиков его совсем отвергали. Но как только острие еврейской исторической религии нашло вход в представления, можно было считать обеспеченным, что весь клин постепенно вошел. Считают, что так называемые христиане-евреи потерпели поражение, вместе с апостолом Павлом христиане-язычники одержали победу. Это правильно очень условно и фрагментарно. Внешне, да, еврейский закон с его «знаком союза» полностью нарушен, внешне произошло проникновение индоевропейцев с их Троицей и прочей мифологией и метафизикой, но внутренне в течение первых столетий собственно основой христианской религии все больше становилась еврейская история — переработанная фанатичными священниками по определенным иератическим теориям и планам, гениально, но произвольно дополненная и сконструированная, исторически совершенно ложная история.54 Явление Иисуса Христа, о котором они слышали истинные свидетельства, было для этих бедных людей эпохи хаоса народов как свет в ночи, это было историческое явление. Возвышенные умы поставили эту историческую личность в символическом храме. Но что было народу делать с логосом и демиургом и эманацией божественного принципа и т. д.? Его здоровый инстинкт побуждал его стремиться туда, где он мог найти прочную опору, а это было в еврейской истории. Мысль о мессии — она долго не играла в еврействе той роли, как мы, христиане, воображаем себе55 — явилась связующим звеном в цепи, и отныне человечество имело не только учителя самой возвышенной религии, не только божественный образ Распятого, но весь план Творца, от момента создания неба и земли, до мгновения, когда он будет судить, «что должно скоро быть». Стремление к материальной достоверности, которая представляется нам как характеристика той эпохи, как видим, прекратилось не раньше, чем изгладился всякий след неопределенности. Это означает триумф еврейского, и в конечном итоге вообще семитского мировоззрения и религии.
С этим связано введение религиозной нетерпимости.
Семитам присуща нетолерантность, в ней выражается основная черта их характера. Для евреев вопросом жизни была непоколебимая вера в историю и в предназначение своего народа: эта вера была единственным оружием в борьбе за жизнь их нации, в ней нашло выражение его особое дарование, короче говоря, речь идет о выросшем изнутри, о данном через историю и характер народа. Даже сильно негативные свойства евреев, например распространенная у них с древнейших времен до сегодняшнего дня индифферентность и неверие, способствовали обострению принуждения к вере. Теперь вступил этот мощный импульс в совершенно иной мир. Здесь не было народа, не было нации, не было традиции, полностью отсутствовал тот моральный момент плодотворного национального испытания, которое освящает жесткий, ограниченный еврейский закон. Введение принудительной веры в хаос народов (также и среди германцев) означало в определенной степени действие без причины, другими словами, господство произвола. Если у евреев это было объективным результатом, то здесь стало субъективным приказом. Если там это происходило в очень ограниченной области, области национальной традиции и национально-религиозного закона, здесь это не имело границ. Арийское стремление к созданию догматов (см. с. 406 (оригинала. — Примеч. пер.)) вступило в роковой союз с исторической ограниченностью и принципиальной нетерпимостью евреев. Отсюда бурная борьба за власть провозглашать догмы, происходившая в первые века нашего летоисчисления. Мягкие личности, как Ириней, почти не имели влияния. Чем более нетерпимым, тем более сильным был христианский епископ. Но эта христианская нетерпимость отличается от еврейской нетерпимости точно так же, как христианская догма от еврейской догмы, последние были ограничены со всех сторон, им были предписаны определенные, узкие пути, для христианской же нетерпимости и христианской догмы была открыта вся область человеческого духа. Кроме того, еврейская вера и еврейская нетерпимость никогда не обладали широкой властью, в то время как христиане вскоре вместе с Римом господствовали над миром. Таким образом, мы переживаем такую нелепость, когда один языческий император (Аврелий в 272 году) навязывает христианству главенство римского епископа, и когда христианский император, Феодосий, в качестве чисто политической меры, предписывает под страхом смерти христианскую веру. Не говоря уж о других нелепостях, которые определяли епископы, часто не умевшие ни читать, ни писать, и которые с определенного дня становились обязательными, примерно как наши парламенты облагают нас налогами большинством голосов.