Наказание в аду и награда на небесах, страх перед одним и надежда на другое являлись отныне главной побудительной причиной для всего христианства. Что такое Спасение, вскоре не знает почти никто, так как сами проповедники под «спасением» представляли в основном и сегодня представляют спасение от наказания в аду.62 Люди эпохи хаоса народов не понимали других аргументов. Современник Оригена, африканец Тертуллиан, откровенно объяснял, что только одно может исправить людей: «страх перед вечным наказанием и надежда на вечную награду» (Апол., 49). Отдельные избранные умы постоянно восставали против этой материализации и иудаизации религии. Так можно было бы, например, значение христианской мистики выразить одним словом, что она все это отодвигала в сторону и стремилась только к преображению внутреннего человека, т. е. Спасению, но эти два взгляда никогда не могли быть увязаны, и именно это невозможное требовалось от верующего христианина. Либо вера «исправляла» людей, как утверждал Тертуллиан, либо она должна полностью преобразовать их преображением всей духовной жизни, как учило Евангелие. Либо этот мир есть место заключения, которое мы должны ненавидеть, о чем говорил уже Клемент Римский во II веке63 (и после него вся официальная церковь), либо этот мир есть благословенное поле, где находится Небесное Царство подобно скрытому сокровищу, как учил Христос. Одно утверждение противоречит другому.
Неразрешимый раздор
К этим противоположностям я еще вернусь, здесь необходимо было дать почувствовать, что это действительно противоречия, и одновременно, в какой мере произошло победоносное проникновение еврейства как чрезвычайно положительно действующей власти. С гордым чувством собственного достоинства истинного индоевропейского аристократа Ориген писал: «Только для низкого человека будет достаточно знать, что грешник будет наказан». Однако все эти люди эпохи хаоса народов были «низкими людьми»: надежность, бесстрашие, решительность дают только раса и нация. Человеческая аристократия — коллективное понятие.64 Самая благородная отдельная личность, например Августин, остается в своих представлениях и образе мыслей близок к низким людям и никогда не сможет подняться до свободы. Этим «низким» людям нужен господин, который говорил бы с ними как с рабами, по образцу еврейского Иеговы: должность, которую переняла наделенная полномочиями Римской империи церковь. Творческое значение искусства, мифологии и метафизики для людей того времени стали совершенно непостижимы, сущность религии вследствие этого должна была опуститься до уровня, на котором она находилась в Иудее. Этим людям нужна была религия чисто историческая, доказательная, которая ни в прошлом, ни в будущем, меньше всего в настоящем, не оставляла места для сомнений и необъяснимого: это позволяла только еврейская Библия. Побуждения заимствованы из чувственного мйра: только телесные мучения могли удержать этих людей от преступлений, только обещания беззаботного блаженства побудить к добрым делам. Это была система еврейской власти духовенства (см. с. 426 (оригинала. — Примеч. пер.)). Отныне заимствованная у еврейства и получившая развитие система церковных приказов принимала определяющие решения по всем вопросам, будь то непостижимая тайна или конкретные исторические факты (историческая ложь). Созданная когда–то евреями, но никогда не достигшая желанного полного проявления власти нетерпимость65 была основным принципом христианского поведения, а именно как логичное неизбежное следствие только что названных предпосылок: если религия — это мировая хроника, если ее моральный принцип — судеб- но-исторический, если существует исторически обоснованная инстанция для решения любого сомнения, любого вопроса, то всякое отклонение от учения есть преступление против истины и ставит под угрозу представляемое чисто материальным спасение людей. Тут вмешивается церковная юстиция и истребляет неверующих или еретиков точно так же, как евреи побивали камнями всякого не строго ортодоксального.