Это борьба, в которой находилось христианство с первого дня, это трагедия христианства, по сравнению с которой божественное и живое явление Иисуса Христа, единственного источника, из которого стремится все, что заслуживает в христианстве называться религией, вскоре отступило на задний план. Называя апостола Павла, я ни в коей мере не рассматриваю его как единственный источник всей христианской теологии. Многое в ней добавилось позже, большие религиозные битвы, например, между сторонниками Ария и Афанасия разыгрывались уже вне представлений апостола.84 В данной книге я вынужден многое упрощать, иначе от одного только материала получатся только тени. Апостол Павел, несомненно, является самым могучим «архитектором» христианства (как он себя называет). Для меня было важно показать: во–первых, в результате введения иудейской хронологической и материальной точки зрения он создал также догматы и способствовал последующим бедам, и во–вторых, если мы обратимся к высказываниям Павла, мы сталкиваемся с неразрешимыми противоречиями — противоречиями, которые в душе определенного исторического человека легко объяснимы, но, приняв форму догматов веры для всех людей, сеют между ними раздор и порождают борьбу в сердце. Этот злосчастный раздор с самого начала является признаком христианства. Все противоречивое, непостижимое в бесконечных спорах первых христианских веков, в течение которых новое религиозное здание создавалось так тяжело и неуклюже, непоследовательно и трудно и (за исключением отдельных великих умов) в целом так недостойно, камень за камнем, с последующими заблуждениями человеческого ума в схоластике, кровавыми войнами между конфессиями, ужасной путаницей нынешнего времени со своим Вавилоном признаний, удерживаемых от открытой войны друг против друга только светским мечом, и над всем этим пронзительный голос кощунства, в то время как многие благородные люди закрывают уши, так как лучше не слышать никаких посланий о Спасении, чем слушать такую какофонию... причиной всего этого является противоречивая природа христианства. С того дня, когда (примерно через 18 лет после смерти Христа) разгорелся спор между общинами Антиохии и Иерусалима, должны ли быть обрезанными последователи Иисуса или нет, до сегодняшнего дня, когда еще более резко противопоставляют апостолов Петра и Павла (см. Послание к Галатам 2, 14), это сохраняется в христианстве. Тем больше, чем более современным кажется это простое отношение: я имею в виду расовый антагонизм, а также тот факт, что здесь рядом друг с другом существуют вечно несовместимые, взаимоисключающие религиозные идеалы. И так получилось, что первое божественное откровение религии Любви привело к религии ненависти, какой мир еще не видел.
Последователи человека, который, не защищаясь, позволил себя арестовать и пригвоздить к кресту, хладнокровно, как «святое дело», убили в течение нескольких столетий больше миллионов людей, чем во всех войнах Средневековья.85 Посвященные священники этой религии стали профессиональными палачами. Кто не был готов присоединиться к какому-нибудь пустому, непонятному, ставшему догмой понятию, какому-ни- будь эху плода праздности акробата ума Аристотеля или мастера мысли Плотина — т. е. человек одаренный, серьезный, благородный, свободный — должен был умереть мучительной смертью. Вместо учения, что только в духе, не в слове правда религии, впервые в мировой истории началось то ужасное господство слова, которое еще и сегодня как кошмар грузом лежит на нашем поднимающемся «Средневековье». Однако достаточно, каждый меня поймет, каждый знаком с кровавой историей христианства, историей религиозного безумия. Что лежит в основе этой религии? Образ Иисуса Христа? Воистину нет! Соединение арийского духа с иудейским и обоих с безумством хаоса народов без нации и без веры. Иудейский дух, заимствованный в его чистоте, не принес бы такого вреда, догматическое единство стояло бы тогда на понятном основании, и именно Церковь стала бы врагом суеверия. Иудейский дух вылился в возвышенный мир индоевропейской символики и свободной, творческой, изменчивой изобразительной силы,86 как яд от стрелы южноамериканцев этот дух парализовал организм, жизнь и красота которого только в его изменчивости. Догма,87 вера в букву, ужасная ограниченность религиозных представлений, нетерпимость, фанатизм, безмерное высокомерие... это все является следствием исторического восприятия, присоединения к Ветхому Завету, это та «воля», о которой я уже говорил, которую иудаизм подарил находящемуся в процессе становления христианству, слепая, пламенная, твердая, жестокая воля, та воля, которая приказывала когда–то при взятии чужих городов разбивать головы младенцев о камни. Одновременно этот догматический дух приковал самые глупые и отвратительные суеверия жалких рабских душ к вечным составным частям религии. Что раньше было хорошо для «низкого человека» (как считал Ориген) или для раба (как иронизировал Демосфен), в это теперь нужно было верить для спасения души. В предыдущей главе (см. с. 306 (оригинала. —