Затем прошло еще около двух веков, когда после предания анафеме крупнейшего эллинского христианина, Оригена, константинопольским Синодом в 543 году эллинская теология полностью умолкла. Иудаизированные секты того времени, как то назаряне, эвиониты (Ebioniter) и т. д., не имели большого значения. Рим, как центр империи и всего движения, естественно и неизбежно сразу же стал организационным центром как для всего остального в Римской империи, так и для христианских сект. Однако христианской мысли создано не было. Когда, наконец, к началу III века появилась «латинская теология», это произошло не в Италии, но в Африке, это была поистине непокорная, неудобная для Рима Церковь и теология, пока ее не уничтожили вандалы, а позднее арабы. Однако африканцы действовали в конечном итоге для Рима точно так же, как все те греки, которые, как Иреней, подпали под влияние этой мощной силы. Они не только рассматривали преимущество Рима как нечто естественное, но боролись со всеми теми эллинскими представлениями, которые Рим считал вредными, прежде всего с эллинским духом вообще в его собственном внутреннем значении, который был врагом всякого процесса кристаллизации и постоянно стремился в исследовании, спекуляции и преобразовании в безграничность.
По сути говоря, речь идет о борьбе между совершенно бездуховным, но достигшим виртуозности в административном отношении императорским Римом и вспыхнувшим в последний раз древним эллинским духом творчества — духом, который, правда, был пронизан и омрачен до неузнаваемости другими элементами и много утратил своей бывшей силы и красоты. Это была упорная и беспощадная борьба, которая велась не только с помощью аргументов, но всеми средствами хитрости, насилия, подкупа, невежества, а также с использованием политической конъюнктуры. Победа Рима в такой борьбе была неизбежна особенно потому, что в те ранние времена (до смерти Феодосия) император был фактическим главой Церкви и в догматических вопросах, и императоры, несмотря на влияние, которое на какое-то время на них оказывали великие и святые митрополиты в Византии, постоянно с безошибочным суждением опытных политиков чувствовали, что только Рим был способен поддерживать единство, организованность, дисциплину. Как могли одержать победу метафизические раздумья и погружение в мистику над практической, систематической политикой? Возьмем, например, императора Константина I, еще не принявшего крещения, который был убийцей жены и детей, тот самый человек, который особыми указами укрепил в империи положение языческих авгуров — именно Константин созвал первый Вселенский собор (в 325 году в Никее) и, против подавляющего большинства епископов, добился признания своей воли, т. е. учения своего египетского протеже Афанасия."
Так возник никейский Символ веры: с одной стороны, умный расчет целеустремленного, бессовестного, совершенно нехристианского политика, которого интересовал только один вопрос: как лучше всего подчинить подданных; с другой — трусливая неискренность напуганных прелатов, поставивших свою подпись под тем, что они считали неправильным, и как только они вернулись в свои епархии, начали проводить агитацию против него. Для нас, дилетантов, в отношении этого первого и основополагающего собора интересен тот факт, что большинство епископов, как истинных учеников Оригена, вообще были против ограничений совести такой духовной смирительной рубашкой и требовали Символ веры более обширный, чтобы дать в нем место вещам, которые превосходят человеческий разум и тем самым обеспечить право на существование научной теологии и космологии.100 Эти эллинистические христиане стремились к свободе внутри ортодоксальной религии, подобно тому как это было в Индии.101 Именно это Рим и император хотели предотвратить: не должно было остаться ничего колеблющегося, ненадежного, но как в любой другой области, так и в религии законом должно быть абсолютное единообразие по всей Римской империи. Насколько невыносимым для высокообразованного эллинского ума было ограниченное и «ограничивающее» догматизирование, освещает тот факт, что Грегор Нацианский (Nazianz), которого римская церковь причислила к лику святых, еще в 380 году (т. е. через много лет после Никейского собора) писал: «Некоторые из наших теологов считают Святой Дух определенным действием Бога, другие — созданием Бога, третьи — Самим Богом; иные говорят, что они не знают, что принять, из благоговения перед Священным Писанием, которое не дает этому четкого объяснения».102 Но римский имперский принцип не мог отвести от Священного Писания. Капля свободы мысли и его неограниченный авторитет были бы поставлены под угрозу. Поэтому на Втором Вселенском соборе в Константинополе (в 381 г.) Символ веры был дополнен, чтобы заполнить последние пробелы, а на Третьем Вселенском соборе в Ефесе в 431 году было определено, что «из этого Символа под страхом отлучения от Церкви нельзя ничего удалить и ничего к нему прибавить».103 Так духовное движение умирающего эллинизма, продолжавшееся три века, окончательно остановилось. Как это происходило, можно прочитать в исторических произведениях, однако необходимо использовать произведения теологов (всех церквей) с большой осторожностью, потому что из чувства стыдливости они быстро проходят мимо обстоятельств, сопровождавших отдельные соборы, на которых были установлены догматы веры христианства «на вечные времена».104 Один собор протекал так, что даже в римско-католических произведениях был назван «собором разбойников». Однако трудно определить, к какому собору этот титул подходит больше всего. Меньше всего достоинства было в знаменитом Третьем Вселенском соборе в Ефесе, где партия так называемых ортодоксов, т. е. тех, кто хотел сковать дальнейшую мысль, привела в город целую армию вооруженных крестьян, рабов и монахов, чтобы запугать противников-епископов, перекричать их и, если необходимо, убить. Это был другой способ заниматься теологией и космологией, чем эллинистический! Может быть, это было пригодно для данного жалкого времени и данных жалких людей. Еще одно замечание: лично я считаю, несмотря на мое неприятие воплощенного в Риме хаоса народов, что Рим, подчеркивая конкретное по сравнению с абстрактным, оказал религии услугу и спас ее от опасности полного распыления и раскола. Однако было бы смешно восхищаться ограниченным и низким характером, например Кирилла, убийцей благородного Ипатия, или испытывать почтение перед соборами, как в Ефесе, председателем которого он был, и который император (Феодосий младший) назвал «позорным и пагубным собранием» и должен был самовольно распустить, чтобы прекратить взаимные оскорбления и грубое насилие святых пастырей.