Таких внешних или, если хотите, космических мифологий в христианском догматическом строении содержится большое количество, прежде всего почти все, что дополняет как божественное учение представление о триединстве: воплощение Слова, Святой Дух и т. д. Особенно миф о принятии Богом человеческого образа — древнеиндийского происхождения. Он заключен в мысли о единстве самой первой книги Ригведы, затем встречается философски преобразованным в учении об идентичности Атмана с Брахманом и завершается в образе богочеловека Кришны, которому бог у поэта Бхагавадгиты дает объяснение: «Вновь и вновь, когда ослабевает добродетель и поднимается на поверхность несправедливость, я создаю себя (в человеческом образе). Для защиты добра, для гибели зла, чтобы укрепить добродетель, я рождаюсь на земле».26 Догматический взгляд на сущность Будды является только модификацией этого мифа. Так же представление, что Бог, ставший человеком, мог родиться только от Девы, — древняя мистическая черта и относится к классу естественных символов. Те осмеиваемые схоластики, которые хотели найти не только небо и ад, но и триединство, принятие Богом человеческого образа, парфеногенез и т. д. — у Гомера намеком и у Аристотеля явно, — не были так уж неправы. Алтарь и понятие святого причастия у ранних христиан скорее указывают на общие арийские представления символического естественного культа, чем на иудейскую искупительную жертву разгневанному Богу (подробнее в конце главы). Короче говоря, ни одна черта христианской мифологии не может претендовать на оригинальность. Правда, все эти представления в христианском учении приобрели совершенно иное значение, но не из–за отличия мифического заднего плана, но, во–первых, потому что на переднем плане находилась историческая личность Иисуса Христа и, во–вторых, потому, что метафизика и мифология индоевропейцев, обработанные людьми хаоса, были искажены до неузнаваемости. В XIX веке появилось желание объяснить явление Христа как миф,27 но истина совершенно в ином. Христос — это единственное, что не является мифом в христианстве, через Иисуса Христа, через космическое величие этого явления (для чего подошло исторически-материальное влияние еврейского мышления) миф стал, так сказать, историей.
Искажение мифов
Прежде чем перейти к созданию «внутренних» мифов, необходимо коротко вспомнить те чуждые, преобразующие влияния на видимое здание религии, которые искажали свойственные нам, полученные в наследство мифические представления.
Например, то что Бог, ставший человеком, родился от Девы, как уже говорилось, было древним представлением, однако культ «Матери Божией» пришел в христианство из Египта, где примерно за триста лет до Рождества Христова богатый, пластически подвижный, восприимчивый ко всему чужому пантеон с особым рвением воспринял эту мысль, естественно, преобразуя ее, как все египетское, в чисто эмпирический материализм. Лишь позднее удалось культу Изиды попасть в христианскую религию. В 430 году Нестор назвал слова «Матерь Божия» кощунственным новшеством — это только что стало достоянием церкви! В истории мифологических догматов проще всего доказать непосредственную, генетическую связь между христианским поклонением «Матери Божией» и поклонением Изиде. Дело в том, что в последующие времена религия царившего в Египте времени хаоса народов все больше ограничивается поклонением «сыну бога» Гору и его матери Изиде. Знаменитый египтолог Флиндерс Петри пишет: «Этот религиозный обычай оказал огромное влияние на находящееся в процессе становления христианство. Не будет слишком смелым утверждение, что без египтян мы бы не знали Мадонны. Культ Изиды нашел распространение уже при первых императорах и стал, так сказать, модой во всей Римской империи. Когда он затем соединился с другим великим религиозным движением, так что мода и глубокая убежденность могли идти рука об руку, победа ему была обеспечена, и с тех пор до сегодняшнего дня Богиня-Мать стала главным образом в религии Италии».28 Этот же автор показывает, как почитание Гора как божественного дитя перешло в представления римской церкви, так что зрелый мужчина, провозвестник спасения в ранних представлениях, в конце концов, стал шаловливым bambino на итальянских картинах.29 Как видим, наряду с индоевропейским и иудейским влиянием в развитии христианской церкви участвует также хаос народов. Подобное мы видим в представлениях о небе и аде, воскресении, ангелах и демонах и т. д., одновременно мы обнаруживаем, что мифологическое значение все больше уменьшается, пока наконец не остается просто рабское суеверие, которое совершает фетишеподоб- ные идолослужения перед предполагаемыми гвоздями святого. Во второй половине первой главы я сделал попытку определить различие между суеверием и религией. Одновременно я показал, как ошибочные представления грубого народа в союзе с самой рафинированной философией начали успешно нападать на истинную религию, когда эллинская поэтическая сила подходила к закату. Все сказанное ранее применимо и в данном случае и не требует повторения (см. с. 99-106 (оригинала. — Примеч. пер.)). Уже столетия до Рождества Христова в Греции были введены так называемые мистерии (таинства), в которые посвящали очищением (крещением), чтобы затем совместным приобщением божественной плоти и крови (по-гречески «mysterion», по-латински «sacramentum») стать участниками божественной сущности и бессмертия. Эти ошибочные учения находили прием исключительно у растущего числа «иностранцев и рабов» и возбуждали у всех истинных эллинов отвращение и презрение.30 Чем ниже опускалось религиозное творческое сознание, тем смелее хаос народов поднимал голову. Римская империя способствовала сплавлению самых различных суеверий, и когда Константин II в конце IV века объявил христианскую религию государственной и огромное количество внутренних нехристиан вошли в общину христиан, и принесли с собой хаотические представления глубоко выродившегося «язычества», эти представления отныне образовывали — во всяком случае для большинства — значительную составную часть догмата.