Теперь, когда Элазар говорил перед ними, почтенные маги обратили эту неприязнь на него. Он родился в квартале волшебников, он вырос и стал мужчиной здесь, у них на глазах, — но сейчас Элазар стоял пред ними в одеяниях придворного мага, выкреста, предателя крови, и уже было неважно, что он скажет и какую выгоду им предложит: единожды исторгнутый из общины, для почтенных магов он навсегда превратился в чужака, изгоя.
— Ваша жизнь среди иноверцев нелегка, — сказал Элазар, завершив рассказ о Хогвартсе. — Мне ведомо, что не так давно многих из вас ограбили и насильно крестили. Оттого-то я и зову вас с собой. Там, в Аргайле, никто не посмеет обратить против вас меч или распятие. Ваши души останутся незапятнанны, а богатства — нетронуты, и вы сможете свободно колдовать и торговать в тех благодатных землях под защитой лордов-волшебников.
Почтенные маги несогласно загудели, затрясли бородами.
— Наше благосостояние зависит от Косого рынка, — проговорил Йерахмеэль Шафик, торговец зельями — востроглазый, востроносый, сухонький человечек с морщинистым как печеное яблоко лицом. — Что станется с нами, если мы покинем Лондон? Наши семьи испокон веков вели торговлю с ними. Неужто в твоем Аргайле магглы столь же богаты, как здесь?
— Что же до недавнего нападения, — продолжил Эшбаал бен Барзилай, прозванный Блэком за иссиня-черные, цвета воронова крыла, волосы — а возможно, и за склонность к той ветви магии, которую непосвященные по недомыслию называют черной, — то епископ уже пообещал нам свою защиту, чтобы ничего подобного впредь не повторилось. Он даровал нам новую привилегию, нерушимую и запечатленную на бумаге, а Большой Монах разрешил тем из нас, кого крестили насильно, вернуться в нашу веру.
Почтенные маги, согласные с Блэком, самым старшим из них, одобрительно закивали, напомнив раздосадованному Элазару облезлых стервятников.
— Сколько раз уже епископ и Папа обещали вам защиту! — воскликнул Элазар. — Все они — что знать, что бритые — держат свое слово лишь до тех пор, пока у них не закончатся ваши деньги.
— Ты дерзок и непочтителен, Элазар, — резко оборвал его Блэк. — Кто дал тебе право — тебе, юнцу, едва переступившему порог тридцатилетия — возвышать свой голос против почтенных мужей-магов, умудренных годами и убеленных сединами? Тем паче сейчас, когда ты, поправ доброе имя своего отца и своего рода, принял погибель. Как ты зовешься сейчас? Салазар Слизерин? Почтенные маги, неужели мы станем склонять слух к словам отступника, сменившего свое имя и имена своих праотцов на презренное имя маггла?
Элазар почувствовал, что ему никогда не преодолеть стену прочнее стены квартала волшебников, которой эти брюзгливые старики, похожие на кладбищенских воронов, отгородились от всего мира.
— Нет греха в том, чтобы лицемериться перед магглами ради спасения своей жизни и преуспеяния в делах, — попытался защититься он. — Так сказано в посланиях вавилонских гаонов: маг может надеть одежды немага или даже священника и свидетельствовать: «Я не маг».
— Ты извращаешь слова достославных вавилонских мудрецов ради собственной выгоды, — заявил Яаков Слагхорн, торговец магическими тварями, благообразный старик с большими, маслянистыми, ласковыми глазами. — Даже мы, почтенные маги, не смеем толковать послания гаонов на свой лад, — покривил он душой без зазрения совести, — куда уж тебе, Элазар. Насколько нам известно, ты покинул иешиву, даже не завершив обучения у досточтимого учителя Абигдора, — тут Слагхорн поклонился Абигдору бен Равану, отцу Реувен, — и ты остался непосвященным в сокровенные тайны нашего магического знания.
— Сказанное господином Яаковом истинно, — поддакнул Пдацур Пруэтт — в отличие от других почтенных мужей-магов, темноволосых и костистых, этот был огненно-рыжий, толстый, с телом, напоминающим сырое тесто. Он будто бы стыдился своего отличия и не упускал случая выказать согласие с остальными, точно считал необходимым доказать преданность общине.
— Вспомним, почтенные маги, — вновь заговорил Блэк, величаво посматривая на собратьев сверху вниз — что было нетрудно при его необычайном росте и столь же необычайном высокомерии, — этот юноша всегда был чужим для нас. Он не из нас, и его отец был не из нас, и его дед и прадед были не из нас. Его отец, пусть и муж великой учености — этого мы никогда не оспаривали, почтенные маги, — всё же прибыл к нам из Сфарада, а значит, жил среди нас как чужеземец до самой своей смерти. И этот юноша также чужеземец, а ныне еще и богомерзкий выкрест. Потому мы полагаем, что почтенным магам нашей общины негоже прислушиваться к его словам, какие бы выгоды они ни сулили.
У Элазара кровь бросилась в лицо. С младенчества он привык хитрить и увертываться, и немало опасностей избег благодаря своей поистине чудесной изворотливости. Но сейчас Элазар понимал, что стремительно терпит поражение — и не потому, что был недостаточно красноречив или его рассказ оказался недостаточно убедительным, а просто потому, что упрямому старичью из квартала волшебников вздумалось его унизить.
Реувен, стоявшая рядом, между Элазаром и своим отцом, увидела, как смуглое лицо Элазара покрылось темными пятнами румянца. Она почувствовала, что должна вступиться за него — не за тем, чтобы поддержать его рискованную затею с Хогвартсом, но чтобы восстановить справедливость.
— Да, отец Элазара был родом из Кордовы, — решительно сказала Реувен, — но сам Элазар прибыл в наш город во чреве матери, рожденной в Ашкеназе, и родился здесь, среди нас. Вы все знаете его с младенчества, достойные мужи. Вы знаете и почтенного учителя Абигдора, ставшего воспитателем и благодетелем Элазара после безвременной кончины его отца. Неужели вы питаете неприязнь ко всему, что он поведал, лишь оттого, что его отец, гонимый преследователями-магглами, когда-то приехал из Сфарада?
Воронья стая почтенных старцев-магов зашумела.
— Рабби Абигдор, — обратился к отцу Реувен Эшбаал Блэк так, будто в упор не видел саму Реувен, — мы питаем безмерное уважение к тебе и твоей магической мудрости, но одно то, что твоя дочь по какому-то нелепому недоразумению носит мужское имя, еще не делает ее мужчиной. К моему глубочайшему сожалению, многие из нас смирились, что ты, питая слабость к единственному отпрыску, дал своей дочери образование, подобающее сыну, — но мы всё же не потерпим ее дерзкого присутствия в священном бейт-кнесете.
Учитель Абигдор растерянно заморгал слезливыми, розоватыми, как у кролика, старческими глазами.
— Уверяю тебя, почтенный Эшбаал бен Барзилай, — продребезжал он, — моя дочь вовсе не желала оскорбить собрание мудрецов. Не ее вина, что я нарек ее мужским именем, ибо еще до ее рождения, отчаявшись дождаться наследника моих знаний, мы с женой дали обет: если Господь смилуется и дарует нам дитя, мы назовем его Реувеном в знак того, что Всемогущий увидел наши печали, как он увидел печали праматери Лии. И уж тем более нет вины моей дочери в том, что она острым и любознательным своим умом превосходит многих мужчин и видит несправедливость и отсутствие логики там, где мудрецы предпочитают прикинуться слепцами.