+++
Мы доверяем нашей лодочке сполна,
Ее конструкторам.
Но если все-таки осилит глубина,
Придется плохо нам.
И не поможет нам торпедный аппарат,
И респиратор не спасет.
Ведь не проломишь спинами ребят
Восьмиметровый лед…++++
Сазонов прихлопнул струны ладонью, оборвав звенящий аккорд на трагической ноте. На миг в каюткомпании наступила тишина.
— Панические песни поешь! — на всякий случай строго сказал Ивантеев. И перед тем, как уйти, припугнул:
— Услышит Лисков, вмиг на карандаш возьмет!
Капитан третьего ранга Лисков — "особист. Это на обыденном языке. Правильно его должность называется по-другому: оперуполномоченный отдела военной контрразведки Северного флота. Третий главк бывшего КГБ СССР, а ныне — ФСБ России. Когда-то эти отделы именовались «особыми», с тех пор и пошло…
Военная контрразведка действует во всех округах, воинских частях, соединениях, группах войск, флотах, флотилиях и на крупных кораблях, а уж на ракетном крейсере — всенепременно. Но если на берегу контрразведчики занимают действительно особое положение, командирам курируемых частей не кланяются и вообще «держат дистанцию», то на море — в корабле, а тем более в подводной лодке какая дистанция…
Есть у Лискова отдельная каюта, и собственные шифры, и доступ в радиорубку в любое время, и пистолет он хранит прямо в каюте, в сейфе, а не в оружейной пирамиде в Центральном посту, как все офицеры. Последнее обстоятельство поддерживает легенду о том, что, заподозрив командира ядерного ракетоносца в измене, контрразведчик имеет право застрелить его на месте. На самом деле это не так: была когда-то такая инструкция, да давно устарела и отменена. Но командиры этого наверняка не знают, кто их знакомит с документами ВКР! Потому относятся к оперуполномоченным с уважением и некоторой опаской.
И все же лодка есть лодка. Когда загорелся электрощит и отсеки задымились, Лисков, как и все, надел «ИДА-59» и наравне с матросами ликвидировал возгорание. А что делать? Тут в отдельной каюте не отсидишься!
Но последнее время особист проводил в каюте. Он был единственным офицером, который заинтересовался, откуда взялась эта электрохимическая коррозия. Ну понятно, слабые токи на корпусе, морская вода действует как электролит, начинается постепенное вымывание молекул, ослабление металла… Однако это известно каждому морскому инженеру и при конструировании кораблей учитывается: существуют компенсационные системы, позволяющие эксплуатировать лодку до двадцати лет. А «барракуде» всего семь, хотя в акте технического освидетельствования возраст лодки на три года завышен. Почему? И комиссия внеплановая… По какой причине она появилась? Рекомендации проверяющих нарочито туманны, но ясно: корабль пойдет на списание. Раз — и все! Как будто все остальные субмарины флота находятся в идеальном состоянии, не подвергались многочисленным ремонтам и не являются более подходящими кандидатами для базы отстоя! Странно… И дальнейшие карьеры офицеров спланированы настолько удачно, что принятое решение всех устраивает, а ведь так бывает очень редко. Крайне редко. Практически никогда не бывает.
Лисков сидел за крохотным откидным столиком и рисовал чертиков в прошитом и опечатанном рабочем блокноте. У особиста все секретное, даже эти рогатые фигурки — плоды бесплодных раздумий и тоски. В кровь и плоть намертво въелась привычка не доверять обычным листкам бумаги, которые могут упасть на пол, затеряться под кроватью или среди газет, а в конечном счете оказаться в руках врага. Потому что атомный подводный флот России является объектом разведывательных подходов со стороны вероятного противника. Значит, враг в любой момент может заглянуть тебе через плечо. Так учили в Высшей школе КГБ, на такой презумпции строится вся служба контрразведчика. Именно поэтому Дисков живет в каюте один, а не вчетвером, как другие офицеры. Именно поэтому он не может поделиться своими подозрениями ни с командиром, ни с кемлибо еще на борту. Только и остается в тягостных раздумьях рисовать чертиков, как будто они смогут отве — тить на мучающие его вопросы.
Потому что ответы из отдела ВКР флота только усугубили сомнения. «Главкомат ВМФ санкционировал перегон корабля на базу отстоя по причине коррозионной усталости корпуса. Материал с контроля снят». И все. На его доводы просто не обратили внимания. А это только усилило подозрения. Ведь кому выгоден вывод с боевого дежурства ракетного крейсера? Кто заинтересован, чтобы один из самых боеспособных атомоходов Северного флота сгнил у пирса базы отстоя? Конечно, враг! Но санкцию на это вредительство дал не враг, а Главное командование Военно-Морского Флота страны. Так может…
Капитан третьего ранга даже для самого себя боялся сделать вытекающий из этого вывод. Когда свежеиспеченный лейтенант флота Лисков прибыл на свою первую лодку, он был преисполнен желания разоблачить хитрого, тщательно замаскированного иностранного шпиона. Но вводивший в должность наставник — старший оперуполномоченный Кривенко с улыбкой похлопал новичка по плечу:
— Я за двадцать лет ни одного шпиона не видел, да и ты не увидишь. Потому что шпион появляется тогда, когда мы глаза водкой залили да ушами прохлопали. Мы должны профилактику вести, предупреждать «инициативу» и разведывательные подходы, обеспечивать сохранность гостайны и предотвращать утечку информации. Ясно?
Такой ответ несколько разочаровал молодого особиста, но жизнь показала, что Кривенко был прав на все сто. К контрразведчику стекалась информация о пьянках матросов и пьянках офицеров, о мелких кражах коков и тыловиков, о рассказанных в кубрике политических анекдотах и захваченных в поход порнографических журналах, о нарушении противопожарных правил и конфликтах в семье замполита… Все эти прегрешения являлись до мозга костей нашими, российскими, происками западных спецслужб здесь и не пахло.
За всю службу Лисков только дважды столкнулся с фактами, напрямую относящимися к деятельности контрразведки. Один раз салага-первогодок похвастал в письме к приятелю мощью крейсера, на котором служил, приведя для наглядности несколько тактико-технических характеристик. И хотя все эти данные имелись в морских справочниках НАТО, парня обвинили в разглашении государственной тайны и пытались отдать под трибунал. Судебный процесс и обвинительный приговор были выгодны отделу ВКР, так как показывали результативность его работы, но военный прокурор заартачился. Не потому, что считал содеянное малозначительным — по чисто формальным соображениям: раз письмо перехвачено цензурой и не вышло за пределы части, значит, разглашения тайны не произошло. Салагу отдали на поруки, списали на берег в хозвзвод, а после дембеля послали следом секретное письмо, закрывающее пути к более-менее престижной работе, учебе в вузе, выезду за границу. Это называлось профилактированием. И действительно, вкалывая в каких-то механических мастерских, трудно выведать, а еще труднее выдать самую завалящую государственную тайну.
Второй случай был похлеще и наделал переполоху не только в штабе флота, но и в Главкомате ВМФ. РПКСН заступил на боевое дежурство, и уже через неделю похода при ежедневном контроле функционирования приборов, систем и механизмов было выявлено короткое замыкание ни много ни мало… в кабеле запуска стратегических ракет! Причиной неисправности стала иголка, загнанная в жгут проводов неизвестным злоумышленником. Это уже был почерк матерого врага, посягнувшего на святая святых — ракетно-ядерный щит Родины! Лисков не спал трое суток и наконец разоблачил преступника. Мичман Рожков, двадцати трех лет, прекрасные характеристики и безупречный послужной список. Жена готовилась рожать, и мичман подал несколько рапортов с просьбой оставить его на берегу, но командование не вошло в положение… Закоротив кабель, Рожков рассчитывал, что лодка вернется на базу. Он не знал про дублирующую систему, поэтому все шесть месяцев похода просидел под арестом, а по возвращении получил восемь лет.