— Его нельзя беспокоить, — предупреждая вопрос, сказал Дамиан. — Он останется здесь до тех пор, пока целитель не позволит его перенести. Сейчас любое лишнее движение способно его убить. Благодарите мою сестру за то, что она настояла на присутствии служительницы Тёмного Лика поблизости. И позволите совет? Никогда не отмахивайтесь, если жена или сестра вам что-то настойчиво советует.
Северянин кивнул, хоть и нахмурился, когда Дамиан заговорил о Ланте.
— Прошу прощения за то, что так вышло с вашим обрядом… и с вашим полотенцем, — устало сказал Дамиан, отлично понимая, почему нордландец недоволен. — Я до последнего не знал, удастся ли мне уговорить отца, а тем более — Первосвященника провести этот обряд, и не хотел обнадёживать попусту. Могу я послать какой-то подарок вашей сестре? Мне неловко перед нею, что всё вышло так внезапно и без её дозволения.
— Как пожелаете, — безразлично отозвался Аксель, напряжённо вглядываясь в лицо спящего.
— Прекрасно, я попрошу Иоланту подобрать приличествующий случаю подарок. Вы, наверное, хотите остаться на эту ночь с братом? Спросите разрешения у Мирты. Боюсь, она и меня прогонит из моей же спальни.
Нордландец посмотрел на него недоверчиво, очевидно, думая, что это шутка, вряд ли уместная у постели раненого, но Дамиан даже не думал улыбаться. Он решал, идти ли проситься на ночь к брату или попросту приказать наскоро соорудить ему постель на кушетке в кабинете. По всему выходило, что надо идти к Юстиниану. Хотя бы для того, чтобы изложить ему события, какими они были на самом деле и какими выгоднее было бы их подать.
***
— Умереть, лишь бы не ложиться в одну постель со мной… Давненько меня так не оскорбляли.
— Предложить нордландцу разделить постель с мужчиной — так меня не оскорбляли вообще никогда, — парировал Гуннар. — Думаю, мы квиты.
Говорить было больно и требовало немалых усилий, голос сипел, но не молчать же, когда к тебе обращаются с едва прикрытым бешенством в голосе и в глазах. Такой Дамиан, к слову, был даже как-то симпатичнее, чем вечно любезно улыбающийся. Понятнее, так уж точно.
— Кстати, — сухо сказал виссантец, — вся Ксанта восхищается вашими силой, мужеством и выносливостью — убить собственного убийцу!
— Что? — оторопев, спросил Гуннар.
— Вас пытались убить, дорогой супруг, — ласково, только тёмные глаза опасно сузились, проговорил принц. — А вы вырвали нож из рук убийцы и ударили его точно между рёбрами. Ваши поклонницы визжат от восторга и поскуливают от нетерпения, ожидая, когда вы сможете встать. А по нижнему городу ходят крамольные разговоры о том, что надо было требовать с северян не принца, а принцессу — раз уж варвары так живучи, неплохо было бы смешать с ними кровь не только на полотенце.
— Разбавить холодную кровь Серпентов горячей волчьей кровушкой? — усмехнулся Гуннар. — Молю Предвечных, чтобы такого не случилось никогда. Кого убили, чтобы не дать мне умереть? — спросил он, не дав Дамиану высказаться по поводу смешения змеиной и волчьей крови.
— Вы правда хотите это знать?
— Конечно. За чей счёт я теперь живу?
— Вряд ли вам понравится услышанное. Впрочем, как хотите. Этот мерзавец насиловал и убивал детей от семи до десяти лет, даже подростки были ему уже не интересны. Его ждала мучительная показательная казнь, но Трёхликий оказался к нему незаслуженно милостив — он умирал каких-то четверть часа, просто теряя кровь.
— Это… как-то влияет на того, кто получил жизненную силу? — опасливо спросил Гуннар. То, что ради него зарезали тварь, недостойную зваться человеком, немного успокаивало, но те же охотники из племён, живущих на островах Льдистого моря, свято верили, что съедая кого-то, они получают какие-то его качества. Никогда ни один мужчина, даже умирая от голода, не стал бы есть мелкую вороватую снежную лисичку — это значило бы стать таким же трусливым. Вдруг во всех этих поверьях было что-то… что-то обоснованное?
— Никогда не слышал ничего подобного, — принц дёрнул плечом. — Вы съели кусок говядины — важно, бодливая это была корова или ласковая? Не забивайте себе голову глупостями, дорогой супруг. Преступников режут сотнями, и для большинства из них это спасение от наказания, соразмерного их преступлениям. Но никогда ещё никто, спасённый таким образом, не становился преступником сам.
Он нервно прошёлся по спальне туда-сюда, Гуннар следил за ним глазами — поворачивать голову было больно.
— Почему? — спросил Дамиан. — Ради всех Трёх Ликов и ваших Предвечных, зачем вы это сделали?! Я ведь предлагал вам способ, при котором ваша честь никак не страдала. А слово «долг» вам знакомо, тан Гуннар? Наш брак — то условие, на котором был подписан договор…
— И брак был заключён, — перебил его Гуннар. — А о том, сколько я должен прожить после заключения брака в договоре нет ни слова.
— Брак не был подтверждён!
— Именно так мой брат и скажет моему королю, передав ему полотенце с нашей общей кровью? Связать меня браком по нашему обычаю было вашей идеей, принц. Для любого нордладца мы теперь супруги до моей или вашей смерти. Но как бы мне того ни хотелось, я не могу убить супруга, кроме, — он усмехнулся, — случая, когда застану его изменившим мне. — Дамиан слегка переменился в лице, и Гуннар злорадно подтвердил: — Да-да, почитали бы наше Уложение, что ли, перед тем как жульничать.
— Я его читал и законы ваши знаю, — сухо возразил Дамиан. — Вот только мы с вами не в Нордланде, а в Виссанте, где убийство из ревности остаётся умышленным убийством.
Гуннар, хмыкнув над “ревностью”, с усилием шевельнул правым плечом — в левое острой болью отдавалось из порезанной шеи.
— Мы заключили брак, — повторил он. — Свой долг я выполнил. А после моей смерти разбойники из бывших нордландских воинов с чистой и душой и спокойной совестью, зная, что ничем уже мне не навредят, прошлись бы по вашим северным задворкам с топорами и баклагами горного масла. Ваша северная граница в крови и в огне — неплохой вышел бы погребальный костёр для меня.
Дамиан резко остановился, разом перестав метаться по спальне, как по клетке.
— Неужели, — недоверчиво спросил он, — вы настолько нас ненавидите? Вы ни меня, ни моих родных и не знаете толком.
— Кого вы потеряли на этой войне, принц? — от злости голос Гуннара зазвенел, перестав придушенно сипеть. — Кого ждали с неё, каждый миг боясь получить известие о гибели родных? Никого? Просто выслушивали доклады маршалов о потерях в сколько-то там тысяч безликих и безымянных солдат? Один мой дядя по отцу погиб, другой почти ослеп и ничем не мог помочь моему старшему брату, когда тому пришлось взвалить на себя обязанности ярла. Мой двоюродный брат лишился руки… Расмус Однорукий — славное прозвище для парня двадцати трёх лет, верно? Но его невеста настояла на том, чтобы они всё же заключили брак, а меня и сговорить ни с кем не успели, потому что не ищут жену младшему сыну, пока средний даже не обручён. А слышали вы когда-нибудь, как воет женщина, потерявшая мужа на войне? Она и знать не знала ни про какой Виссант, но вам понадобились наши шахты, и теперь ей тянуть в одиночку троих детей. А ярл толком не может ей помочь, потому что много у него таких, как она, вдов с детьми — как и калек, ставших обузой родным… А, — оборвал он себя, — кому я это говорю? Человеку, который даже сапоги сам снять не может, слуг зовёт?
Он замученно закрыл глаза — вспышка ярости отняла слишком много сил.
— Когда потеряете кого-то из родных, а за жизнь половины оставшихся будете бояться непрестанно, тогда и поговорим о долге, чести и ненависти, — буркнул он через силу. — До того я ваших нравоучений слушать не собираюсь… дорогой супруг.
— Ваш супруг точно нужен вам живым, ваше высочество? — прошелестел бесцветный женский голос, от которого у Гуннара мурашки пробежали по спине. Он открыл глаза, чтобы увидеть женщину в чёрном бесформенном балахоне и низко, по самые брови, повязанном чёрном платке. Смотрела она на принца, но Гуннара ледяной волной обдала какая-то запредельная жуть. — Если нет, чего ради я проводила ритуал? Если да, почему вы доводите его до исступления и потери оставшихся сил?