А пока, шатаясь, один — от слабости, другой — от выпитого, они доковыляли до Гуннаровой постели, и оба в изнеможении свалились на неё. Нордландцу было проще, на нём только и имелось, что полотенце, а Дамиан рухнул в чём был, то есть, одетым так, чтобы навестить сперва матушку, потом супруга.
— Как зовут эту вашу дурёху? — спросил он, пытаясь непослушными пальцами расстегнуть пуговицы, опять-таки мелкие и нашитые частой полосой.
— Понятия не имею, — отозвался Гуннар. — Я её всё больше выгонял то из ванной, то из спальни, а для этого имени не требуется.
— Да-да, вода, сон и пища, помню, — буркнул Дамиан. — Других потребностей у вас нет. — Оставив безнадёжные попытки раздеться без посторонней помощи, он нога об ногу содрал туфли и поудобнее устроился в супружеской постели.
Сон не шёл. Вместо него накатило дурное состояние, когда язык работает гораздо быстрее мозгов. Дамиан знал за собой такую слабость и обычно старался побыстрее допиться до того состояния, когда языком ворочать уже тяжко. А тут ещё и вино смешалось со снадобьем, облегчающим боль, и на выходе получилось что-то вообще неописуемое.
Ничем иным Дамиан для себя объяснить свои дальнейшие действия не мог, но он спросил:
— А что за женщина ваша матушка?
— Как одевается? — ядовито спросил Гуннар.
— Про это вы лучше моей сестре расскажите, — возразил Дамиан. — А мне интересно, почему Пурга? Я слышал, она дама вспыльчивая, но пурга — это же снежная буря, разве нет?
— Пурга — потому что надо прятаться и пережидать, когда закончится, — проворчал почтительный сын. — А то она и на руку скорая, и на язык.
— А что ваш отец?
— А что отец? Ему нравится.
— Драться с женой?
— Мой отец, храни его Предвечные, даже по нордландским меркам, мужчина видный, — с нотками законной гордости в голосе ответствовал дорогой супруг. — Какие там драки! Он просто обнимает её и держит, пока она не устанет ругаться.
— Ещё скажите, что они в брак вступили по любви, — из всех сил насмешливо заметил Дамиан.
— А что у вас в Виссанте зовут любовью? Как в песенках ваших скальдов: «Ты прекрасней всех на свете, жить без тебя не могу, будь моей…» Вся любовь — задрать любимой подол? Так, кажется, у вас говорят? — Гуннар лёг на спину, закинул руки за голову и проговорил куда-то в потолок: — А беречь друг друга, друг о друге заботиться — это не любовь? Знать, что тебя примут, каким бы ты ни вернулся, а самому считать жену самой красивой и с морщинами, и с сединой? Слишком по-родственному, да?
— То есть, и первая любовь для вас такая же… родственная? Никаких: «Ты лучше всех на свете, мне нужна только ты?»
— Первая любовь очень уж быстро проходит, — чересчур серьёзно для юноши неполных двадцати лет сказал Гуннар. — Если жениться по ней, очнёшься через полгода-год, и окажется, что вы друг другу вовсе не подходите. Меня собирались сговорить с таной Брюнн, родители думали, что мы будем хорошей парой: я — и болтушка-хохотушка Брюнн. А то сосватали бы мне какую-нибудь серьёзную и молчаливую девушку, и мы бы с нею иной вечер и десятка слов друг другу бы не сказали. Что хорошего?
— И никакой выгоды никто не преследует? — иронически спросил Дамиан. — Вот прямо все озабочены будущим семейным счастьем молодых?
Гуннар шевельнул плечом — должно быть, пожать пытался, держа руки за головой.
— Для брака обычно ищут ровню. Но, конечно, бывает всякое. И богатому вдовцу, бывает, хочется молоденькую красотку в постель, и молоденькой красотке хочется нарядно одеваться и сытно кушать. Да и в равном браке не все и не всегда готовы приноравливаться друг к другу. Другого обвинять в своих бедах всегда легче, чем что-то сделать самому.
— Ну, хвала Трёхликому, вы хоть это признаёте, — буркнул Дамиан. Лежать одетым было неудобно — ворот и проймы давили, пряжки и пуговицы врезаʼлись в тело, и он снова попытался расстегнуться. На этот раз удачнее, хотя одолеть в один приём длинный ряд мелких пуговиц сил у него не хватило. — А то можно подумать, будто Нордланд — страна счастливых браков. Непонятно тогда, почему же неверного супруга можно убить и откуда вообще берутся неверные супруги.
— Вот же далось вам это убийство, — фыркнул Гуннар. — Да, можно, и виру платить не будешь. Если застанешь жену в таком положении, когда и сомнений никаких нет, что изменила. А то ведь она могла и просто на прощание твоего друга поцеловать, без всяких мыслей об измене. Доказал, что виновата — сам чист. Да только детям своим как ты объяснишь, почему у них больше нет матери? Не разбойники, не хищные звери — ты сам её убил. Мачеху к ним приведёшь? А кто за тебя дочь отдаст, если ты привык чуть что ножом или топором махать? И кто за твоего сына пойдёт — за сына убийцы? Изменяют в Нордланде и жёнам, и мужьям, только втихомолку, не как вы.
— Да? — у Дамиана вырвался пьяный смешок. — Ну, спасибо, утешили. А то я уже беспокоиться начал: и без фаворитки мне неприлично, и жизнью рисковать ради получаса удовольствия как-то не хочется.
— Да Ледяная Дева с вами, кувыркайтесь с кем хотите, — вяло отмахнулся Гуннар. — Ко мне только со своей любовью не лезьте. Я должен вас сопровождать на праздники? Ну… буду сопровождать, куда я денусь? А в остальном…
— А в остальном будет у нас примерная виссантская семья, — с неожиданной злобой подхватил Дамиан. — Сплошное виссантское «У нас всё прекрасно!» Это какой-нибудь мирриец может в наказание оставить жену дома за прялкой, а сам уйти развлекаться. Виссантец провинившуюся супругу поколотит, потом велит ей запудрить синяки и улыбаться. И она будет улыбаться ему в гостях или в театре, а дома с той же улыбкой плеснёт ему отравы. Слабенькой, конечно — какой резон оставаться вдовой, если детей придётся отдавать родне мужа, а самой вступать в новый брак и привыкать к новому супругу? Нет, всего лишь полить мясо тем маслицем, что сначала вызывает дикие рези в животе, а потом неукротимую рвоту и понос одновременно. А потом ещё и посочувствовать супругу, обругав мошенника-мясника с его тухлятиной и дуру-кухарку, польстившуюся на дешевизну. И все будут по-прежнему говорить: «Прекрасная пара!» Кроме незаслуженно наказанной кухарки, конечно.
— А вы чего от меня ждёте? — ехидно спросил нордландец. — Любви пылкой и страстной, как в ваших песенках? Или что я, как мой отец, буду возвращаться к вам раз за разом и говорить: «Я знал, что ты меня ждёшь, и поэтому не мог не вернуться»?
Дамиан резко повернулся к нему и приподнялся на локте. Нерасстёгнутые пуговицы с треском полетели с камзола.
— Не знаю, — выдохнул он прямо в лицо Гуннару. — Но вести себя, как мой отец, я не буду точно. Они оба любили нас с Юстинианом — и отец, и мать. Наверное, любят до сих пор. Но отец совершенно равнодушен к матери, а она тихо ненавидит его. И так — всю совместную жизнь, с самого венчания. Её убивает двор, статус королевы, необходимость присутствовать на церемониях, как бы плохо ей ни было. Отпусти отец её в обитель, как она хотела бы давно, она бы прожила там, может, и недолгую, но по-своему счастливую жизнь. Но семья Великого кесаря не может подавать дурной пример подданным, и моя мать скоро умрёт, до конца выполняя свой долг кесаревы. Кому это нужно и зачем? Трёхликий знает. Но отец её не отпустит, а сама она даже не станет просить об этом. А может, ему всего-навсего стоило попытаться узнать её получше ещё до рождения наследника? Узнать и попытаться стать… друзьями, родственниками, не знаю… но сделать хоть что-то, чтобы семья не выглядела безупречной, а хотя бы просто была? Была семьёй?
— Вот уж мне точно не надо набиваться ни в друзья, ни в родню, — сказал Гуннар, брезгливо отстраняясь. — Вы, может, и забыли, что я заложник, да я-то отлично это помню.
Дамиан прикусил губу. «А чего ты ждал от нордландца, дурак? — спросил он себя. — Что он радостно кинется тебе на шею? Ты для него враг, врагом и останешься, как ни старайся».
Он прикрыл глаза и медленно выдохнул, подавляя невесть откуда взявшееся разочарование. Да, это варвар, которому непонятны и противны вежливое враньё и притворство, естественные для Виссанта. Настолько впитавшиеся в жизнь виссантцев, что они считают их необходимым условием существования. Да, тебе с ним легче и свободнее, чем с любым жителем Виссанта, исключая разве что брата и сестру с племянниками — а ему? Ему противен ты, лживый виссантец. И что ты будешь с этим делать? Станешь таким же, как он? Не заботящимся о том, кто и что о тебе подумает? Ха-ха, очень смешно.