— Какую ещё прихоть? — хмурясь, спросил Аксель.
— Прошу прощения, если это что-то слишком личное, — снова кланяясь, но с холодным достоинством произнесла женщина, — моя госпожа очень любит рукоделие и интересуется любыми его видами. Особенно ей интересны вещи, изготовленные руками чужеземных мастериц. Смею ли я просить у их высочеств вещь, вышитую либо как-то иначе изготовленную вашими женщинами? Моя госпожа будет бесконечно благодарна.
Нордландцы переглянулись. Настраивать против себя внебрачную дочь Теодориха, отказав ей в таком пустяке, было бы глупо. Аксель нашёл в своих, уже разобранных, вещах полотенце и отдал посланнице княгини.
— Как… необычно! — сказала женщина, с любопытством разглядывая руны, вплетённые в цветы и листья, украшающие с обоих концов длинную полосу полотна. — Смею ли я спросить его высочество, чья это изумительная работа?
— Моей сестры, — нехотя ответил Аксель, которому во всём этом чудился какой-то подвох, хотя он понятия не имел, в чём тот может заключаться. Ну, интересны вдовушке тряпки из чужой страны — а какой бабёнке они не интересны?
— И как скоро я должна буду вернуть его высочеству эту вещь?
— Передай своей госпоже, — слегка раздражённо проговорил Аксель, — что она может оставить себе это полотенце на память о моём приезде.
Женщина ещё раз поклонилась, бережно свернула подарок и удалилась наконец.
— Надо было спросить её про ужин, — запоздало спохватился Гуннар, уже достаточно остывший после ванны и потому вспомнивший, что в последний раз ел в полдень, а по причине удушливой жары съедено им было совсем немного. — Или давай, я солдата дворцовой стражи спрошу, будут ли нас вообще кормить сегодня? Я вроде как жених их принца, — натужно пошутил он, — и ещё нужен буду ему живым.
========== Глава вторая, в которой нордландских принцев представляют Великому кесарю Виссанта ==========
Народу в немаленький тронный зал набилось так много, что с дамами случилось несколько обмороков — после ночной грозы посвежело, но не настолько, чтобы людям, стоящим вплотную друг к другу, легко дышалось.
Теодорих Второй, милостью и волеизъявлением Трёхликого Великий кесарь Виссанта, король Миррии и Ютгарда, повелитель скетов, правитель Дымных островов, брат базилевсы-регентши Иллода (впрочем, это уже неофициально) принимал в своей столице наследника трона Нордланда и его кузена, согласно договору являвшегося женихом ненаследного принца Дамиана. После долгой череды побед, включая даже (весьма сомнительную, с точки зрения Дамиана) победу над воинственными скетами, мирный договор с дикими северянами кое-кто при дворе рассматривал как слабость, проявленную стареющим монархом. «Ну-ну, — с усмешкой думал младший принц, — отцовская слабость…» Да, Виссант за десять военных лет так и не захватил злополучный Костяной распадок, более чем оправдывающий своё название. Но две увесистые шкатулки, до краёв полные безупречных огненных и чёрных опалов, легко окупали не только свободу совершенно бесполезных в любом качестве пленных северян, но и немалую часть военных расходов. А главное, война эта, независимо от степени её успешности, стала каким-никаким поводом для общения с нордландцами, до сих пор вообще избегавшими каких бы то ни было контактов с южанами. Кое-кто этого не понимал — что ж, это их проблемы.
Дамиан с интересом следил, как за надутым от важности распорядителем к возвышению со старинным резным креслом, где сидел король, шли нордландцы. Проход был застелен пурпурной ковровой дорожкой, и счастливчики в первом ряду то и дело неловко выгибались, когда на них слишком уж напирали сзади — неумолимый этикет строго запрещал топтать ворс дорожки тем, кто не имел счастья быть приглашённым пред очи Великого кесаря. Северяне шли локоть к локтю, словно в любой момент готовы были встать спина к спине, но лица у обоих были холодны и равнодушны. Две скалы в снежных шапках светлых волос — оба рослые, крупные, у обоих через плечо небрежно переброшены ненужные на такой жаре плащи из какого-то светло-рыжего в тёмных, почти чёрных пятнах меха… Стоя у подножия отцовского кресла, Дамиан отчётливо видел в глазах половины присутствующих мужчин и всех без исключения дам жгучее желание упасть нагишом на этот роскошный пятнистый мех и оказаться под светловолосым варваром… или обоими сразу. Он подумал, что его будущий супруг всё-таки слишком молод, чтобы достаточно долго изображать ледяную невозмутимость, и следует самому озаботиться выбором фаворитки для него, пока северянин не попался в когтистые лапки той же княгини Атанасиос, к примеру.
Нордландцы тем временем дошли до возвышения, разом остановились и разом же коротко кивнули королю, вставшему с кресла, чтобы приветствовать их. Никто не принял бы этот кивок за поклон, и по залу пробежался глухой ропот, но Теодорих милостиво улыбнулся гостям с видом: «Не будем требовать от некоторых слишком многого», — и произнёс:
— Счастлив приветствовать тех, кто привёз мир моей стране и моему народу.
***
Гроза бесновалась половину ночи, Гуннар и представить себе не мог, что молния может перечеркнуть половину неба, а от грома словно бы приседает и сжимается не бревенчатая охотничья избушка, а каменное здание со стенами в локоть толщиной. В Нордланде грозы случались дюжину-другую раз за лето, и одной здешней молнии на всё это лето как раз хватило бы. Закрыв окно, чтобы ветер не швырял в него пласты неожиданно ледяной воды, Гуннар неотрывно смотрел, как синеватые лезвия молний вспарывают отвислые животы низких косматых туч. В северных владениях вроде того же Белого Берега кое-кто до сих пор втихомолку молился Старым Богам, одним из которых был великан с грозовым молотом. Когда он ссорился со своим злокозненным сводным братом, он швырял в негодяя волшебный молот, и тогда над землёй гремела гроза. Похоже, братец его был родом с юга, если великан так норовил изорвать в клочья виссантское небо. Эх, если бы богам требовалась помощь смертных, Гуннар охотно правил бы турами, которые тянули повозку, грохотавшую по небу, пока свирепый бог грозы учил бы уму-разуму подлого родственничка. К сожалению, всё, что он мог — это стоять у окна и смотреть сквозь вогнутые куски стекла на бушующую непогоду. Ему подумалось даже, что следует как можно скорее найти себе напарника для разминок с топором и мечом, чтобы раздражение, копившееся в душе с того самого дня, как он узнал о своей судьбе, не выплеснулось наружу, снося правых и виноватых без разбору.
А за грозой пришли свежесть и тишина, и Гуннар на удивление хорошо выспался, хоть и спал совсем недолго. Свежим было и утро, прохладное и ясное, но вот тронный зал встретил их духотой, густо настоянной на духах и пахучих притираниях. Разодетые придворные показались Гуннару стаей ярких птиц, да только смотрели они на нордландцев вороньём — с тем же жадным хищным любопытством: достаточно ли ты ещё силён, или скоро можно будет выклевать твои глаза?
Он привычно держал равнодушное лицо, хотя совершенно ненужный в такую жару, но полагающийся в торжественных случаях плащ из шкуры пардуса уже порядком давил на мокрое от пота плечо. Хорошо, хоть ткань парадной рубахи никак не оговаривалась, и они с Акселем надели полотняные, выкрашенные безумно дорогой привозной краской в густо-синий цвет и щедро вышитые золотой канителью руками родных сестёр. Обережные руны, вплетённые в узор, вообще полагалось вышивать только кровным родственницам, которые в начале работы кололи себе пальцы иглой и выступившую кровь растирали по нитке. Подружки или служанки тоже могли помогать в работе, но только после того, как родственница оставит свою кровь на полотне. Зная Хельгу, Гуннар был уверен, что пальцы непоседливая сестрица колола часто, и это сознание, что частица его семьи с ним, действовало ободряюще.
Впрочем, ничего особенного ни от него, ни от двоюродного брата и не требовалось — стоять напротив грузного пожилого мужчины, одетого в багряный бархат, и слушать его приветственную речь. Ответную должен был держать Аксель, а самому Гуннару нужно было только сделать знак двоим воинам, которые несли сундук с подарками для будущей родни. Сундук этот после того, как Гуннара представили Теодориху и его сыновьям в качестве жениха, был поставлен в изножие трона. Сам тан лишь откинул крышку, предлагая королевской семье взглянуть на содержимое, но уж решать, кому что достанется — это дело главы семьи, не гостя, пусть он даже вскоре войдёт в эту семью.