- Круто! Расскажешь? – сказал Грейси в пустоту комнаты.
Маркер задёргался, выводя аккуратные округлые буковки. Грейси трижды менял исписанные листы, нетерпеливо дожидаясь каждого нового слова. Когда история была окончена, он аж подпрыгнул на месте:
- Вот это вы, тетя Сара, даете! Вот это настоящая жизнь! Эх, как бы я хотел свалить из этой конуры и стать музыкантом!
«Я бы тоже с удовольствием поехала в Лондон» - вывел маркер. «В своё время я неплохо играла на рояле. А Рон мог бы дать тебе пару советов, ведь он был продюсером».
Парень широко улыбнулся.
Когда большие часы в холле пробили два пополуночи, по лестнице аккуратно спустился Грейси. Под мышкой он сжимал гитару. Добравшись до рубильника, парень включил свет и подошёл к старинному роялю, стоящему в углу на возвышении. Откинул крышку, бережно провёл рукой по клавишам, извлекая чуть слышный перелив звуков. Затем он сел и взял в руки гитару.
- Ну что, тёть Сар, поехали!
И юноша ударил по струнам. Сначала Грейси играл в одиночестве, но понемногу вступил рояль; сперва нерешительно, потом всё сильнее и увереннее призрак аккомпанировал мальчику. Они сыграли «Back in Black» и «If I Could Fly», прогрохотали «Crazy Train» и спели «Black Magic Woman». На середине «Born to Run» Грейси внезапно услышал звуки арфы. С тех пор, как дедушка умер, она стояла в углу, упакованная в чехол, и к ней никто не прикасался.
Но теперь она была расчехлена, струны подёргивались, арфа пела! Мягкие и в то же время сильные, упругие волны звука буквально затопили холл. Грейси настолько обалдел, что бросил играть: ритм сломался, музыка прекратилась.
- Дед, а где тебя носило? – произнёс Грейси, усмехнувшись, и подкинул маркер, который завис в воздухе, а затем вывел на ближайшей стене:
«Принимал на грудь!»
- И как оно после полувековой просушки?
«Сухо».
И арфа издала звук, в котором слышалось явное разочарование.
- Тогда «Whiskey in the Jar»! – воскликнул Грейси.
На лестнице, ведущей со второго этажа в холл, за колонной стоял мистер Джонс. Он проснулся от смутных звуков, шедших снизу, спустился, и теперь, в ночной рубашке и колпаке сам похожий на духа, внимал ансамблю, в котором был только один живой человек. Когда «Born to Run» смолкла, мистер Джонс тихо поднялся наверх. На лице его царила задумчивость.
На следующее утро Грейси узнал, что священник уже в пути. Встревоженный, он бегом вернулся в комнату.
- Вам нравится здесь? – обратился он к родственным душам, не сомневаясь, что они его слышат. Плюшевый Варг Викернс, сидящий на телевизоре, потряс головой. Грейси несколько удивился новому способу общения, но виду не подал.
- Надо его остановить. Я уверен, что это дело рук бабушки, она ещё вчера собиралась в приход звонить, – обеспокоенно сказал Грейси игрушке.
Маркер бегло вывел:
«Решение есть!»
- Ну, ребята, полагаюсь на вас. Только не убивайте её, хорошо? - слегка встревожено предупредил Грейси.
В ожидании священника бабушка не могла найти себе места. Вчерашние события сильно выбили её из колеи. Надо было чем-то себя занять, и Гертруда решила оттереть надписи, появившиеся на стене холла ночью. Она усердно возила тряпкой, когда сзади с треском расколовшейся рамы вновь упал многострадальный портрет дедушки Арчибальда.
- Экий ты, при жизни вечно падал и после смерти не угомонишься, - тихонько проворчала Гертруда. Подойдя поближе, она увидела, что под портретом лежит лист бумаги:
«Всю жизнь отравила, а последний бокал – в особенности».
Гертруда замерла.
- Гнусная ложь! – закричала она на весь дом. – Как ты посмел?!
В сердцах она плюнула в портрет. Тем временем маркер вывел:
«Не прогонишь святошу, я все расскажу Лили!»
Бабушка задумалась, в отличие от мужа, дочь вполне могла и поверить вредному старикашке. А маркер всё писал и писал:
«Уговори Стивена и Лили отпустить Грейси в Лондон. Он уже вырос и может сам принимать решения. Сделаешь – уйдём и мы».
- Обещаешь? – хрипло спросила Гертруда.
«Жизнью клянусь».
Гертруда скептически хмыкнула. С одной стороны, хотелось избавиться от прошлого, с другой, она слишком хорошо знала покойного Арчибальда.
- Уговорил! – решилась она. – Но смотри, если обманешь – встретишься со священником!
Висевший перед ней в воздухе маркер, упав, щёлкнул о паркет и откатился к роялю. Бабушка стояла молча, отпустив руки и глядя куда-то сквозь стену.
- Эй. Ты сильно злишься? – внезапно тихо спросила она.
Вначале маркер долго лежал на паркете неподвижно, а потом взмыл в воздух, и слегка опустился. Словно пожал плечами. Мол, что уж теперь!..
Гертруда снова взялась за тряпку и с тяжким вздохом принялась за уборку. Непрошенные воспоминания вились вокруг нее, в точности как надоедливая мошкара.
Тем не менее, в глубине души она была довольна и отправила назад явившегося священника, сославшись на улучшившееся самочувствие.
Вечером того же дня Грейси с ликующим криком ворвался в свою комнату:
- Мне разрешили ехать в Лондон! Я стану музыкантом! Как вы этого добились? – запыхавшись, выпалил он.
«Шантажом и подкупом, конечно. А.».
Грейси рассмеялся, потянулся было за гитарой, но рука его замерла на полпути.
- Эй, а как же вы? Вы ведь поедете со мной, друзья?
«Без тел мы не можем отлучиться далеко от дома»
- То есть, – задумчиво произнёс Грейси, - проблема только в телах?..
Полгода спустя двое торговцев из деревни Фиш-Хиллтон, рядом с которой стоял особняк Джонсов, поехали по делам в Лондон. Дела завершились отлично, вот только напоследок один эпизод на вокзале оставил в их душах неприятный осадок. Это была афиша концерта, грубо намалеванная на черном фоне красной, белой и зеленой красками. Большая надпись «Некрозомбикон» и три мрачные фигуры на сцене: невысокий вокалист с выбеленным лицом, клавишница, раскрашенная под зомби и зеленоватого цвета пират, перебиравший рукой в костяной перчатке струны арфы.
Приятели, не сговариваясь, остановились перед афишей и долго ее разглядывали.
- Забавно, - наконец произнес один из них. – Эта девчонка за пианино – вылитая Рози Вейз, что померла полгода назад.
- Угу, - откликнулся второй. – А мужик с арфой похож на старого Хэмфри, который тоже помер.
- Бывают же совпадения!
---
Я сожгу этот мир в пламени моей ненависти
Егор проснулся и, не вставая с постели, попытался определить, что сегодня на завтрак.
- Блинчики, - он улыбнулся. Егор любил блинчики.
На крышу дома шлёпнулась дохлая птица. По его окном всегда было много дохлятины. В особенности – голубей. Старик убирал мёртвые тела дважды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.
Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама, с испачканными в тесте руками, жарила ему блинчики.
- Доброе утро! – Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. – Я включу телевизор?
- Только ненадолго. С мёдом будешь или со сгущенкой?
- Со сгущёнкой. – Егор, щелкая каналами, нашёл Губку Боба. – Или с вареньем.
- Варенья нет, - мама посмотрела на дергающихся в экране мультяшек. – Что за чушь ты смотришь? Включи новости.
- Мам…
- Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.
- Ну маам… ну можно я…
- Новости, Егор. Или выключай телевизор.
Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.
- Когда я вырасту, - сказал Егор негромко, - Я сожгу весь этот мир.
Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.
- Вот и умница. А пока кушай блинчики.
- Их крики, - сказал Егор, выдавливая из пакета сгущёнку, - будут слышны даже на небесах.
- Это прекрасно, милый! Кушай.
- И Господь, услышав эти крики, заплачет.