Тяжело больная навязчивостями в возрасте около 30 лет тратила на одевание и раздевание около полутора часов, а на купание – два часа. Когда она пришла на лечение, мытье занимало у нее шесть часов в сутки. Сексуальные отношения с мужем были прекращены. Дети не должны были к ней прикасаться, она целый день лежала в постели и только в полном покое и одиночестве не испытывала страха перед прикосновением, которое может быть причиной загрязнения, и перед беременностью. Все это, подобно метастазам, привело к развитию навязчивого страха прикосновения, который в дальнейшем даже привел ее к представлению о том, что загрязнение может произойти от одного лишь взгляда на дверную ручку, к которой прикасалось множество людей. Как мифический царь Мидас, который все, к чему бы ни прикасался, превращал в золото, так все, до чего бы она ни дотрагивалась, делало ее «нечистой». На предварительном собеседовании она сидела с закутанными ногами, крепко обхватив руками колени, так что к концу беседы ее конечности настолько застыли, что она с трудом их разжала. Когда она вошла в комнату для проведения психотерапии, то в течение минуты шепотом повторяла: «Я не запачкаюсь», – и лишь потом смогла обратиться ко мне. В качестве противопоставления прикосновению, которое вызывало у нее панический страх, кроме мытья, она использовала также проговаривание определенных предложений как магических заклинаний. Эта женщина, которая находилась на грани психоза, происходила из пуританской семьи, проживавшей в маленьком городке одного из южных штатов США. Мать была строга и предъявляла чрезмерные требования в отношении соблюдения моральных правил; отец был мягким, часто болел, боялся жизненных трудностей и просто жизни. На свадьбе дочери он почувствовал себя так плохо, что вынужден был лечь в постель и не принимал участия в праздничной церемонии. Пациентка была воспитана внимательной и чуткой по отношению к родителям, разделяла все их заботы; родители гордились тем, что в их маленьком городке все обращали внимание на то, что пациентка и ее младший брат были крепко привязаны друг к другу. Она должна была служить примером во всех отношениях. Курение, употребление спиртного, танцы, игра в карты были запрещены ей до замужества (т. е. до 30 лет). Она ходила в воскресную школу, где строго соблюдалось правило, чтобы учащиеся противоположного пола сидели на разных скамьях. Родители нашей пациентки были «такие добрые», она не получила от них «ни одного шлепка», не слышала ни одного грубого слова – как она однажды очень метко заметила, «мы убили бы друг друга с добротой». С девяти месяцев она стала полностью чистоплотной. Когда ей было 14 лет, мужчина, сидевший рядом с нею в кино, положил руку ей на колено. С ней это произошло впервые, она выбежала из кинозала, но, тем не менее, испытывала чувство вины, хотя никому об этом не рассказала. Когда ей было 16 лет, у одного молодого человека в автомобиле во время петгинга произошло семяизвержение на ее руки, и с этого времени у нее возникло навязчивое стремление мыться, которое становилось все более частым и императивным, хотя вначале это выглядело как обычная процедура очищения. Она испытывала непонятное чувство вины и иррациональный страх перед возможностью забеременеть, впоследствии развившийся в навязчивое представление о беременности, сопровождавшееся периодически возникавшей рвотой. Она никому об этом не говорила – ведь как были бы удивлены и расстроены родители, если бы они узнали о том, что произошло. Во время лечения выяснилось, что ее младший брат, на три года моложе ее, был любимчиком матери. Его считали в семье выдающимся и даже гениальным, что было для нее недостижимо. Свои способности она оценивала как едва достигающие среднего уровня; все, чего она добилась, давалось ей ценой больших усилий. При таком положении озлобление или любая другая форма протеста против брата были невозможны; она подавляла свою ревность, свою зависть и свою ненависть к любимому брату, предпочитая вместе с родителями идеализировать его. Ее страх перед прикосновением принуждал ее и дома, и в клинике притворять двери локтем. В клинике она постоянно думала о необходимости проверить, закрыты ли двери, хотя из вежливости не решалась об этом сказать. Она не искала помощи извне, и ее навязчивые симптомы усиливались все больше и больше. Между прочим, во время лечения мы обнаружили, что первые признаки навязчивой симптоматики появились у нее в 7-8-летнем возрасте: она не могла идти в школу, пока ее гольфы не достигали определенного уровня на обеих ногах, – это был никем не понятый сигнал тревоги Ухудшение наступало в тех далеко не редких случаях, когда ее симптомы подвергались осмеянию или ее из-за них наказывали – тогда она вынуждена была развивать тайные методы защиты. При расспросах обо всем этом нам нужно было проявлять максимальную тактичность, поскольку одно лишь упоминание о ее симптомах и проблемах служило для нее сигналом для того, чтобы потребовать от окружающих оставить ее в покое. Когда я однажды во время психотерапевтической беседы заметил, что она несколько идеализирует свою семью, и что если бы не ее «святое окружение», то у нее не развились бы многие из симптомов, и что я считаю вредным для нее замалчивание и утаивание своих аффектов и агрессивных реакций, так как такое подавление оборачивается против нее самой, она взглянула на меня с ненавистью и поклялась, что может сказать о родителях только хорошее. Однако это вступало в противоречие с запомнившимся ей и воспроизведенным сновидением: она увидела гроб матери с датой на нем, которую «забыла» (мать была в то время жива). Родители до сих пор не знают о ее болезни: «Если я напишу им о том, что имела добрачную связь, они будут так оскорблены, что я этого не переживу; лучше уж мне оставаться больной». Она не могла раньше обратиться ни к одному врачу, потому что должна была бы ему рассказать о своей сексуальности и о своей добрачной связи. В связи с этим она считала, что должна продолжать жить со своими навязчивостями. Вызвавшая реакцию ситуация в ее супружестве, которая привела к утяжелению навязчивой симптоматики, была связана с тем, что ее муж, активный и жизнерадостный человек, предъявлял к ней повышенные сексуальные требования; для нее же сексуальная связь была допустима лишь с единственной целью – деторождения.
Дополнительные соображения
В определенном смысле можно сказать, что привычка – это вторая натура личностей с навязчивым развитием. Церемониальный ряд, связанный со вставанием, умыванием, одеванием и другими «любимыми привычками», не только доставляет определенное удовлетворение, облегчая нам жизнь, но и помогает нам в затруднительных ситуациях. Однако эти привычки отнюдь не воспринимаются как нечто мучительное и насильственное: они служат целям экономии сил и времени и могут быть изменены нами в тех случаях, когда не выполняют нужных нам задач. Церемониал также имеет большое значение во многих областях социальной, общественной и религиозной жизни. В равной степени он необходим для обустройства нашего существования, внося в него порядок и гармоничность, регулируя наше поведение. Лишь тогда, когда эти привычки и церемонии выступают в необычных формах и приобретают бессмысленный характер, мы можем говорить о навязчивых или насильственных явлениях.
Мы убедились в том, что жесткие воспитательные методы, авторитарное и излишне принципиальное поведение родителей являются факторами, способствующими началу навязчивого развития, особенно если эти методы применяются в раннем детстве. Принуждение в раннем возрасте к отказу от всех нежелательных (для воспитателей, родителей) форм по ведения открывает дорогу категоричности, нетерпимости, появлению и усилению диктаторских и догматических черт характера. Такая категоричность и абсолютизация привычных суждений показательна для навязчивых личностей и приводит их к отстранению от действительности и враждебным установкам в от ношении окружения. Им нравится все, что предписано им свыше. Однако для того, чтобы жить по принуждению и под давлением, необходимо первоначально обуздать собственную активность – и они вынуждены прилагать усилия для принуждения самих себя. В подобных случаях постоянный бдительный контроль над «хаосом» и утверждение этого контроля путем соблюдения определенных правил дает гарантию того, что не произойдет то, чего произойти не должно. Все такого рода жесткие отграничения от «нормы» таят в себе определенную опасность, и в случае если картина происходящего искажена, и мы узнаем о том, что на самом деле нарушений порядка нет, жесткий контроль должен быть прекращен. Некоторые варианты поведения навязчивых личностей кажутся нам понятными – их повышенное беспокойство и чувствительность вместе со склонностью реагировать на мелочи связаны с тем, что такая «мелочь» есть «начало конца» в том смысле, что даже маленькое нарушение привычной последовательности регулярных действий, кратковременное отклонение внимания от их нужд может привести к прорыву длительно подавляемых эмоций, как последняя снежинка может вызвать неудержимый прорыв снежной лавины в горах. У геологов есть парадоксальная притча, которая может иметь всеобщее значение: при освобождении от окаменелостей в окружающей скалистой породе делаются выемки и дается совет нанести по одной из них «последний удар». Навязчивым личностям все дается с трудом, так как их стремление к совершенству и категоричность требуют от них исключительной точности. Такой подход применим для тех областей и профессий, где точность и прочность особенно необходимы, но он же делает людей ограниченными и уязвимыми в области всего живого и жизнеспособного, даже если речь идет не только о деятельности, но и о мышлении. Только душа с навязчивыми расстройствами может со всей серьезностью размышлять о том, сколько ангелов может поместиться на острие иглы; навязчивые мысли бесплодны и лишь тормозят и ограничивают творческие силы. Необходимость принимать меры предосторожности против возможных ошибок и заблуждений может приобретать сверхценные формы и приводить к тому, что коррективы и улучшения будут бесконечными, поскольку идеальное совершенство недостижимо. У личностей с навязчивым развитием всегда существует опасность довести до абсурда имеющиеся у них правильные познания и воззрения, превращая все действительное в мертвую схему. При этом, как следует из дальнейшего изложения, при столкновении их установок и сложившихся суждений с более жизненными и практичными установками навязчивые личности стремятся оказать сопротивление, исходя из идеи абсолютной чистоты и совершенства. Навязчивое «Guod dixi, dix» – «Что сказано, то сказано», «Was ich gesagt habe, habe ich ein fur alle Male» – «To, что я сказал, сказано раз и навсегда» – не оставляет места для свободного и живого развития. Для навязчивых установок хорошо подходит характерное высказывание, связанное с экспериментально-психологическими исследованиями: «хотя мы не знаем точно, что мы измеряем, но то, что мы измеряем, мы измеряем точно». В повседневной жизни повторная проверка того, закрыт ли газовый кран, заперта ли после выхода из квартиры дверь, отнимает у лиц с навязчивостями много времени и ограничивает их жизненные возможности. Они переживают эти состояния как чуждые, навязанные им, вследствие чего они не могут поступать иначе. Их попытки не выполнить такие навязчивые желания или прервать навязчивые мысли и действия вызывают у них чувство беспокойства и страх. Попытка посторонних и их самих рационализировать навязчивости, обосновать их воспринимаются ими с нежеланием, как нечто неестественное, и они не хотят с этим соглашаться. Тот факт, что при посещении туалета вне дома он видит не убранную с сиденья туалетную бумагу и при этом по какой-либо причине не может прикрыть локтем дверь и вынужден прикоснуться к ручке ладонью, рискуя заразиться инфекционным заболеванием, чрезмерно преувеличивается лицами с навязчивым развитием, вызывает у них страх заражения. Они представляют себе, что все вокруг заражено бактериями, и потому еще более ограничивают свое жизненное пространство. Возможность помощи состоит в том, чтобы личность с навязчивым развитием могла осознать сущность и биографические основы имеющихся у нее навязчивостей и тем самым осознать и интегрировать