В эти же годы начинается слава Шленски как переводчика. Первый же его сборник «Не убий» (1932) — 100 произведений на антивоенную тематику — произвел сенсацию. До сих пор Шленски считается в Израиле непревзойденной вершиной в области поэтического (и не только поэтического) перевода. В его переводах израильский читатель познакомился с творчеством Горького, Блока, Гоголя, Шолохова, Пушкина, Макаренко, Пришвина, Горбатова, Гроссмана, Симонова, Семушкина, Пановой, Инбер, Маяковского, Бианки, А. Островского, Аксенова, Гюго, Роллана, братьев Гонкуров, де Косгера, Б. Шоу, Майна Рида, Бульвера Литтона… Кстати, именно Шленски перевел на иврит «Интернационал».
В середине 30-х гг. Шленски возглавляет литературную группу «Яхдав» («Вместе»), куда входят молодые поэты, которым предстоит во многом определить лицо израильской литературы в 50-е г. (Альтерман, Леа Гольдберг и др.). Но в этой группе он был не только мэтром по праву основателя, но и мэтром по праву таланта — его поэзия на протяжении всей жизни сохраняла литературную актуальность, никогда не нуждаясь в завязке на злободневные события.
При этом Шленски был активен также и в общественной жизни. Он был активным членом социал-демократической сионистской партии «Ашомер ацаир», а после создания государства Израиль, с возникновением левой социал-демократической партии «Мапам», становится в ее ряды. До самой смерти Шленски принимал участие в акциях антивоенного движения. В 1946 г. основал Центр прогрессивной культуры, выступавший с последовательно демократических позиций. После 1967 г., когда многие из его бывших учеников и друзей оказались на правом фланге израильского истэблишмента, выступая за аннексию оккупированных территорий (от клерикала Аптона до социал-демократов Шамира и Альтермана), Шленски занял последовательно антимилитаристскую позицию, выступал за политические урегулирования ближневосточного конфликта и возвращение арабам захваченных у них земель.
В основе поэзии Шленски стоит попытка создать в Израиле новую синтетическую культуру, избегая традиционного провинциализма еврейской диаспоры. В его стихах соседствуют Моисей и Иисус, Маймонид и Бакунин, раввин Шнеур Залман из Лядов и Пушкин, Иов и Колумб. Поразителен космополитизм, универсальность поэзии Шленски в наш век великого национализма. Его стихи (в переводе) могли быть созданы в любой стране в середине XX в. — и вместе с тем они во многом стали той основой, на которой выкристаллизировалась современная израильская национальная поэзия. Приметы еврейского быта у него не вымученные, как у его более популярных в свое время современников Я.Ламдана и У.-П. Гринберга, а употребляются лишь там, где они уместны.
Одновременно в поэзии Шленски существенно изменяется, сравнительно с его предшественниками и большинством современников, отношение к «корням». Если для основателей еврейской литературы в Палестине, прибывших в страну в первом — третьем десятилетиях XX в., и уроженцев страны «корни», оставленные в диаспоре, изначально отметались, ибо ассоциировались с презираемой «еврейской жизнью», процветавшей в мелкособственническом, обскурантском и конформистском местечке (исключение составляет лишь Агнон, всегда стоявший на обочине литературно-общественного процесса), то в стихах Шленски отношение к еврейской культурной жизни диаспоры в целом уважительное. Причем акцент делается на ее связанности с коренными культурами, обогащавшими евреев и универсализировавшими мировоззрение демократических элементов диаспоры.
Что же касается отношения к Палестине — здесь поэт выступает как последовательный романтик (романтические настроения вообще были характерны для израильского общества вплоть до конца 50-х гг.). Однако романтизация эта, в отличие от представителей более старшего поколения, носит не идиллический, а скорее космический характер: капли пота на лице рабочего — «божественная роса», солнце Палестины — «золотые волосы Авессалома», земля одета светом, «как мантией раввина», ночь несет на голове «корзину, полную звезд», и т. д.
Одной из главных заслуг Шленски является революционизация поэтического языка и литературного иврита в целом. Еще в 30-е гг., за десятилетие до выступления первых литераторов — сабра (урожденных израильтян), он вводит в поэтическую речь элементы разговорного синтаксиса и лексики. Шленски придумал согни неологизмов, причем, в отличие от своего предшественника Х.-Н. Бялика и представителя следующего поколения Аарона Мегеда, также пытавшихся перестроить язык, процент «попадания» у него удивительно высок: почти все изобретенные Шленски слова и словосочетания укоренились в современном иврите.