речения. Не вполне ясно также, как именно представляет себе
Ш. Балли сущность «осмысления» синтаксических отношений.
^Речевую деятельность индивида он вообще считает
автоматизированной до такой степени, что осознание внутреннего
членения речи — и структуры слова, и структуры синтаксических
единиц — в лучшем случае он согласен признать смутным и
суммарным. «В известном смысле, иностранец, который изучает
французский язык, „понимает" его лучше нас; я хочу сказать,,
что он его воспринимает более аналитически, чем мы... чтобы
хорошо понимать дух языка, многое в нем нужно не знать
(ignorer)».7
Получается так, что неосознанность механизма выражения
мыслей вообще характерна для любого говорящего при
известной натренированности речевых навыков и отсутствии
4 См.: Э. Сэпир. Язык, стр. 67 ел.; Р. А. Б у д а г о в. Очерки по
языкознанию. М Изд. АН СССР, 1953, стр. 132.
« ~h- в а 11 у. Traite de stylistique francaise, vol. 1. Heidelberg, 1921, p. 79.
6 Там же, р. 83.
7 Там же, р. 78.
159«
специального внимания к формам своей речи. Но тогда тот
факт, что синтаксические отношения внутри фразеологического
речения «не осмысляются говорящими», нельзя выдвигать
в качестве одного из «внутренних признаков» только
фразеологических единиц, как поступает Ш. Балли, ибо разницу
в этом между переменными и постоянными сочетаниями слов
он фактически отрицает сам. Отождествление осмысления
и его возможности и неопределенность психологического
анализа обсуждаемого явления делает основу рассуждений Балли
слишком зыбкой.8
В последующих работах по фразеологии высказывается
несколько иной взгляд на синтаксическое строение
фразеологических единиц. Так, В. В. Виноградов признает наличие
внутренней синтаксической сложности фразеологических
комплексов любого типа, даже сращений. Он особо подчеркивает
то обстоятельство, что «семантическая неделимость» вовсе не
предполагает' «синтаксической неделимости», поскольку даже
полностью демотивированные фразеологизмы, «сращения»,
«потенциально разлагаются на лексемы».9 Однако он
отмечает значительное различие по этой линии между тремя
описываемыми им семантическими типами фразеологических
единиц: «омертвение» синтаксических отношений внутри
«сращений», где «сохранение грамматических отношений между
членами... лишь уступка языковой традиции, лишь пережиток
прошлого»;10 наличие «живых синтаксических связей» во
фразеологических единствах» и «сочетаниях», хотя эти связи
в них также «воспроизводятся по традиции», почему
грамматическое расчленение здесь показывает лишь этимологическую
природу этих словосочетаний.11 В общем, к этому мнению
присоединяется и Б. А. Ларин.12
Нетрудно заметить, насколько серьезнее и осторожнее, чем
Ш. Балли, подходят к данному вопросу советские
исследователи. Тем не менее односторонняя психологическая трактовка
этого вопроса, характерная для Ш. Балли, не вполне
преодолена и в приведенных высказываниях В. В. Виноградова.
В конечном счете это зависит от неопределенности
основополагающих для этих высказываний понятий «омертвения»
к «живости» синтаксических отношений. То и другое не
показано в своей непосредственной конкретности, в своих доказа-
8 В ряде позднейших работ по фразеологии также находим отрицание
синтаксических отношений между членами идиом, обычно без аргументации.
См., например: Г. В. Б у ш и н а. Фразовый глагол в современном английском
языке. Канд. дисс. Киев, 1954, стр. 159, 161 и др.
9 В. В. Виноградов. Об основных типах фразеологических единиц в
русском языке. Сб. «А. А. Шахматов». М., Изд. АН СССР, 1947, стр. 347.
ЮВ. В. Виноградов. Русский язык. М., Учпедгиз, 1947, стр. 24.
и Там же, стр. 25, 28.
12 Б. А. Л а р и н. Очерки по фразеологии. Уч. зап. ЛГУ, № 138, серия фи-
лол. наук, вып. 24, стр. 202—203
160
тельных материальных проявлениях. А между тем для
лингвистических выводов и оценок реальную значимость может иметь
только такой психологический акт, который находит именно
материальные, т. е. объективно наблюдаемые проявления в
самом процессе речи. Поэтому нельзя при рассуждениях об
«омертвении» или «живости» синтаксических отношении в
каком бы то ни было речевом целом оперировать только понятием
степени их «осознанности», не выяснив заранее, каковы
признаки этой «осознанности».
«Живость» синтаксических отношений между членами
переменных речевых произведений проявляется в том, что эти
последние организуются (и осмысляются в своем содержании)
в соответствии с актуальными синтаксическими моделями
данного языка. Конкретное лексическое наполнение этой модели-
(или языковой структурной формулы) обусловливается
заданием данного речевого акта. Под языковой моделью
понимается устойчивая для данного момента развития языка
структурная формула, т. е. правила образования слов и словоформ из
морфем (морфологическая модель) и построения предложений
и словосочетаний из слов (синтаксическая модель).
Структурные языковые модели исторически изменчивы, но в каждый
отдельно взятый момент развития языка они выступают в виде
социально закрепленной нормы, хотя и подверженной
известным колебаниям. Всякое переменное синтаксическое
образование представляет собой единство общего (структурной модели)
и единичного (конкретного лексического наполнения).
Активное начало при создании синтаксических построений в
процессе речи и заключается в конкретной реализации данной
структурной потенции. В этом смысле прав О. Есперсен, что
предложение, образуемое говорящим в процессе речевого
общения, может в том или ином отношении отличаться от
всего того, что он ранее слышал или говорил сам, но важнее
тут тот факт, что он обязательно стремится выдержать
соответствие с определенным образцом.13
Таким образом, важнейшим материальным признаком
«живости» или «осознанности» синтаксических отношений
внутри речевого построения, с нашей точки зрения, является го
выравнивание его структуры по соответствующей модели,
которое лежит в основе любого акта говорения и понимания речи.14
13 См.: О. Есперсен. Философия грамматики, русск. пер. М., Изд.
иностр. лит., 1958, стр. 17—18.
14 Отметим кстати, что такая «подгонка под модель» делает практически
возможным понимание даже аморфных сочетаний слав при условии, что
лексические значения этих слов дают для этого достаточные основания. Так, в
примере Сэпира farmer duckling kill субъект и объект действия распознаются
легко. Неясность высказывания остается в сфере морфологических категорий
(определенности — неопределенности в именных членах, времени — в
глагольном). Но ер. farmer wolf kill, где выравнивание по модели невозможно из-за
отсутствия достаточного лексического ключа.
J [ Н Н. Амосова
161
Все сказанное выше относится к переменным речевым
произведениям. Нам предстоит выяснить, каковы реальные
признаки осознанности (или неосознанности) синтаксических