Но адепты положительных наук протестуют заранее и не допускают подобного строя или характера в науках. Придерживаясь позитивной философии Огюста Конта, они говорят, что каждая отдельная мысль и каждый класс человеческой идеи проходит через три фазиса мышления: в младенческом состоянии - мысль теологическая, затем переходит в метафизическую, и венец знаний должен иметь мысль положительную.
В первом периоде человек объясняет явления природы каким-нибудь произвольным образом на основании предполагаемых им аналогий. Недостаток его знаний заставляет его смотреть на природу, как на арену произвола и минутных прихотей верховных существ, где разыгрываются самые разнообразные и изменчивые роли. Необыкновенные случайности наводят на людей страх, и они принуждены объяснять их какими-нибудь чудесами.
Во втором периоде, в метафизическом, замечается несравненно большая состоятельность разума; человек начинает требовать для объяснения явлений каких-нибудь априорностей, прирождённых способностей и свойств, переходит на сущности и, на основании замеченного им постоянства в явлениях, приходит к заключению, что они совершаются не вследствие какого-нибудь вмешательства со стороны внешнего существа, но вытекают из свойства самих вещей.
В третьем периоде, в позитивном, человек объясняет явления природы раскрытыми ему законами, основанными на очевидной и бесспорной достоверности и имеющими своё оправдание в долговременных и тщательных вековых исследованиях. Законы эти не только доказательны для разума, но и согласны с действительностью, так как отличительный характер науки заключается в том, что она постигает явления природы и предвидит их. Наука есть предвидение. Достоверность есть её основа и её слава.
Ссылаясь на эту классификацию знаний, адепты науки, считая себя в третьем периоде развития мысли, как более близко стоящие к источнику разума и познания, не удивляются, что все прочие, менее образованные люди, чем они сами, находятся ещё в первом фазисе развития, а потому верят ещё в Бога и поклоняются Ему. Несмотря на глубокую уверенность, с которой Огюст Конт и его последователи относятся к этой классификации, она возбуждала целые потоки опровержений. Очевидно, что подобный взгляд на цивилизацию не верен. Например, Гизо, более Конта сведущий в исторических фактах и более его наблюдательный, совершенно противоположного мнения. «Невозможно, - говорит он, - искажать сильнее историю человека и мира. То, что Конт признаёт тремя последовательными периодами жизни рода человеческого, ничто иное, как полное и постоянное состояние человечества. Изучение физического мира, теологические воззрения и метафизические выводы далеко не обладают положительным значением. Различные взгляды и труды - необходимая принадлежность человеческой натуры. Никогда и ни в какой стране люди не переставали и не перестанут поклоняться Богу в духе и истине, также как и не перестанут заниматься изучением физического мира для удовлетворения своих нужд. Народы и века имеют различные нравственные направления; религиозная вера, метафизическое воззрение и научное любопытство более или менее продолжительны и развиваются то одиночно, то вместе». (Meditations sur la religion chretienne, tome II, page 285).
Люди, верующие в Бога, положительно возмущаются подобной классификацией и говорят: чтобы составить такую классификацию, надо абсолютно исказить действительность и не видеть фактов и существующего порядка вещей в истинном их свете. Можно было бы признать эту классификацию верной только в таком случае, если бы действительно атеизм и материализм как в отдельных личностях, так и в целых государствах, возрастал пропорционально знаниям, образованию и развитию людей. Если бы мы могли видеть, что чем отдельная личность или чем целое государство более развито, обладает более обширными знаниями, чем выше поставлен его культ и интеллектуальность, - то тем и понятие их о Боге и о религии слабее. Но ведь этого решительно нет: это крупное заблуждение!
Обратите внимание на два государства, считающиеся самыми образованными в мире, на Англию и на Америку; там атеизма решительно нет и никогда не было ни в народе, ни в учёных кружках, ни в обществах. Если бы конечный результат научных знаний и интеллектуального развития доводил бы до атеизма, то его надо было бы искать в этих государствах, но как раз там его нет.
В Англии, говорит профессор М.П. Погодин, материализм XVII столетия принёс даже некоторую пользу, - он значительно умерил господствующий там сильнейший клерикальный педантизм и, таким образом, установил более правильный взгляд на науку и искусство, вследствие чего сделал образование доступнее для всех классов народа. В особенности выиграло от этого бедное население, ибо оно заставило обратить на себя внимание аристократии, что несомненно отразилось благоприятно на увеличении их торговли и промышленности. Материализм XVIII и XIX столетий решительно не имел успеха в Англии.
Атеизм и материализм господствовал в Германии и во Франции в середине и в конце восемнадцатого столетия. Вот когда, как показывает история, он поглощал всю образованную публику, все учёные общества и университеты. Но с тех пор это мировоззрение, с усилением образования и возвышением общего уровня развития, уменьшается и понемногу пропадает.
Во Франции вообще относились всегда безразлично к вопросам веры. Там никогда не было ни глубокой и педантичной веры, какую можно встретить, например, в Англии, ни абсолютного отрицания. Французский народ всегда отличался своим лёгким, фривольным характером, он верит и не верит в одно и то же время, ибо это не составляет сущности его убеждений; у него от веры до безверия один только шаг, переступить который он не задумается, лишь бы это соответствовало его настоящему настроению и удовлетворяло его желаниям и страстям. Атеизм же в нашем девятнадцатом веке никогда не был модным веянием Франции.
В настоящее время в Германии атеизма в публике совсем нет; в учёных кружках и у профессоров он большая редкость, остался он ещё у студентов. В Германии народ всегда стоял близко к европейским учёным, которые работают и оглашают свои труды, за которыми каждый следит, совершенно разумно и добросовестно разбирает их, исправляет их ошибки, отвергает или принимает их учения. Там каждый имеет возможность доходить до сомнений и отрицаний строго осмысленным и научным путём, - путём анализа, критики и свободным обменом мысли. Занимаясь свободно, легко и непринуждённо, дойдя иногда даже до края бездны атеизма, он всегда имеет возможность рано или поздно опомниться, одуматься и выбраться на истинную дорогу. Там разгульные студенты, откутив положенное время, делаются строгими лютеранскими пасторами; - а наши, русские учителя, а тем более ученики, находятся гораздо дальше от центров образования, поэтому и знания их более поверхностны и достаются им гораздо труднее. В Западной Европе, говоря вообще, вместе с материализмом проникает в народ сперва образование, а затем уже немного атеизма; у нас же это делается наоборот: материализм поселяет гораздо больше атеизма, чем просвещения.
Нельзя не согласиться с почтенным профессором М.П. Погодиным, который говорит, что ни в одной стране подобный материализм не отражается так пагубно на нравственное состояние полуобразованного люда, как у нас в России, и если материализм всегда оспаривался и возбуждал сильнейшие протесты в Западной Европе, то тем более это должно относиться до нас, при сравнительно низшем уровне умственного и нравственного культа и при чрезвычайной восприимчивости и впечатлительности, свойственной характеру нашего молодого и только что возрождающегося народа. Теперь в девятнадцатом столетии происходит у нас в России то же, что было во Франции и в Германии в восемнадцатом веке, т.е. сто лет назад. Образованная публика не убеждена в логичности своих религиозных воззрений и, не умея совместить требования церкви с практикой своей жизни, охотно примыкает к более простейшему мировоззрению и модному веянию, просто отрицает то, чего не понимает, и обходит молчанием или всеми силами маскирует то, чего не знает, считая позорным в обществе выказать своё незнание или непонимание чего-нибудь.