Кроме того, поскольку мы постоянно вынуждены обращаться к реальности за примерами, нам придется говорить и о конкретных людях, судить их и рядить, давать им определенную характеристику, а как можно дать какую-либо характеристику, не соединяя абстрактное с конкретным, общее с частным и единичным? Поэтому нам придется общие абстрактные понятия переносить на тех или иных индивидов. Но чтобы не было недоразумений, недопониманий и обид, мы считаем необходимым различать «конкретного еврея» от «еврея абстрактного». Уточним эту разницу: Еврей конкретный – это может быть любой человек, называющий себя «евреем» или которого называют евреем. Сущность его не подлежит для нас однозначному определению, ибо, как объективная реальность, он представляет собой, и для нас, и для себя, вещь в себе. Однако в разные моменты своего существования он может проявлять или не проявлять разные качества (сущности). Сейчас он может, например, предстать пред нами в том качестве, которое мы обозначили как «абстрактный еврей», но это не значит, что через час он не может предстать перед нами гоем, а когда-нибудь (до ста двадцати) вообще умереть и превратиться в прах. Таким образом, если мы кому-то говорим: «Ты еврей», это значит только одно: «Ты в данный момент проявляешь качества абстрактного еврея». Конкретный еврей может быть разным, может меняться, абстрактный же всегда один и тот же, и мы будем придерживаться одного смысла и одного содержания этого понятия до конца исследования. Для напоминания читателю о смысле и содержании наших терминов, чтобы всегда было ясно, о чем мы говорим, мы решили выписать их в алфавитном порядке в конце исследования в «Словаре терминов» (термины, приведенные в словаре при первом употреблении в тексте будут выделяться жирным шрифтом). Мы также не считаем себя обязанными придерживаться в терминологии каких-либо словарных определений или тех или иных авторитетных мнений и общепринятых толкований, ибо, если бы мы полагались на подобные толкования, нам бы вообще не следовало приступать к самостоятельному и независимому исследованию еврейского вопроса, но мы потому и приступили к нему, что были не удовлетворены общепринятыми взглядами по его аспектам, особенно, путаницей в терминах, когда совершенно разные вещи подводят под одно понятие и наоборот, разными словами называют одно и то же.
Более того, как ни странно, у многих евреев, и не только евреев, наряду с мистицизмом и оторванностью взглядов от реальности, проявляется вульгарный эмпиризм, выражаемый постулатом: «нельзя обобщать». Как только высказывается какое-либо мнение по еврейской теме, сразу раздаются вопли протеста: «Да как можно всех грести под одну гребенку!», «Да он клевещет на весь народ!» и т.п. Я тогда обычно спрашиваю: если о еврействе нельзя высказать ничего определенного, то почему же вообще существует это слово? Какой смысл вы вкладываете сами, говоря: «Мы евреи»? Но пока еще никто из моих оппонентов не смог ответить на эти элементарные вопросы.
Конечно, не всегда и не всякое обобщение корректно, но совсем без обобщений в принципе невозможно какое бы то ни было рассуждение. Некоторые, правда, говорят, сами не понимая какой абсурд они этим несут: «Обобщай, но не говори слово «все»». Тут им не мешало бы знать, используется ли слово «все», не используется, во всяком обще-утвердительном или обще-отрицательном суждении оно всегда подразумевается. Более того, всякое общее классовое понятие, как, например: евреи, гои, конфликты, субъекты и т.п. по умолчанию подразумевает всеобщность «все». Когда Цветаева говорит: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды» (Поэма конца), то в сей фразе, конечно, не имеются в виду «некоторые поэты», так же как и не имеется в виду «всякий, кто называет себя поэтом». Конечно, она говорит о поэтах истинных, абстрактных. Кто такой «истинный» поэт – это уже другой вопрос, здесь нужно спросить Цветаеву, какой идеал она вкладывает в это понятие. Для нас же важно отметить, что все классовые понятия идеальны, об идеале у каждого могут быть свои представления, реальные же вещи либо соответствуют идеалам или не соответствуют. Потому в русском языке, где нет артиклей и нет явного различия между неопределенным абстрактным английским «a» и определенным конкретным «the» («He is a jew» и «He is the jew» – «он еврей» и «он тот самый еврей» – смысл не один и тот же, так ведь?), манипуляторы особенно любят прибегать к софизмам, где общее подменяется частным, а частное общим. Возьмем, к примеру, знаменитую апорию Эпименида Критского (VI в. до н.э.): «Все критяне лгуны» и представим себе, как наши «умники» поправляют древнего мудреца, мол, следует сказать: «Некоторые критяне иногда лгут», само собой разумеется, тогда бы не только никакого софизма не было, но и никакой мудрости и мысли вообще (как все просто и понятно без мудрости то!). Но не дураки же ломали свои головы над этим парадоксом на протяжении тысячелетий, потому что, если речь идет о критянах, значит о критянах во всем объеме этого понятия, аналогично и о лжецах, иначе нужно подвергнуть сомнению сами основы логики, нашу способность рассуждать, ибо если все суждения частные, то из них нельзя сделать никакого вывода – философы это понимали. Это означало для них не просто шутку, но целую катастрофу для науки, для правосудия, для государства (история знает случаи самоубийств отчаявшихся разрешить этот парадокс), если так можно манипулировать с понятием «критянин», то чего стоят все остальные наши понятия? Вот такую задачку поставил им старый грек. Только у идиотов всегда все просто, потому и «Свинья Минерву учит», свинячье мышление никогда не поднимается выше конкретного: «Когда бы вверх могла поднять ты рыло...». Конечно, если еврей скажет: «Все евреи лгуны», мы скажем, что он тем самым вычеркнул сам себя из понятия «еврей», хотя и понятия исключительно данного контекста суждения. Если он говорит правду, то не может принадлежать лжецам, если он лжет, то не может относиться к правдивцам. Даже когда человек судит о самом себе: «Я лгу», он и объект его суждения не одно и то же. И что бы вообще мы ни говорили сами о себе или о том классе понятий, к которому себя причисляем, здесь «я» и «я» всегда будет не одно и то же, ибо первое «я» субъект, а второе «я» объект. Судящий всегда снаружи, в момент суждения, рефлексии, он перестает быть самим собой. Когда Иуда сказал: «согрешил я, предав кровь невинную» (Мф.27:4), он уже не был больше Иудой-предателем, он был судьей, сам себе вынесшим приговор.