Майор, видимо, был задет, он раздраженно пожал плечами.
— Что вы хотите? Я — лицо подчиненное. Но если с ней что-нибудь случится, я не оберусь неприятностей, черт бы ее побрал!.. Здесь работаешь, рискуешь, а когда все организовано, является кто-то и делает свой... Да, впрочем, неважно. Но постарайтесь помочь ей.
— Н-да, вот как? А я-то... предположил другой повод вашего волнения — более романтический. Ну, все равно. Посмотрим, что удастся сделать. Где ваш неполноценный хирург? Ага, здесь уже! Так вот что: явлений со стороны брюшной полости я у вашей больной не нахожу. Нет, подождите с облегченными вздохами, ранение тяжелое. Повреждена наружная подвздошная артерия, врачу, надеюсь, понятно... (Алоис закивал головой.) Это — кровеносный сосуд, питающий ногу. Если бы кровь свободно выливалась наружу, — раненая погибла бы в несколько минут. Но рана узкая... Что там еще?
Дверь приоткрылась, и женский голос сказал, что пани Дива просит к себе пана Юзефа. Черноусый кивнул, но остался дослушать.
— Рана узкая, говорю я, закрылась сгустком, это пока спасает... А в глубине — больше литра крови, и кровотечение может возобновиться в любую минуту. Нужно оперировать немедленно. Заодно выясним вопрос о брюшной полости. Хорошо, что не взялись за операцию сами. Эта милосердная сестра, монашка, может дать наркоз? Отлично. Ну, покажите, где и чем будем оперировать. А вы сейчас идите к больной, предупредите ее о необходимости операции и скажите мне, согласна ли она. Порядок прежде всего.
Хирург мыл руки у старинного, с мраморной доской умывальника, нажимая ногой педаль. За его спиной сестра-монахиня уговаривала раненую считать и Алоис шипел на Юзефа — тот, в белом халате, за санитара, робел и совался без толку.
Сейчас, стоя в этой импровизированной операционной, профессор меньше всего думал о предстоящей операции. Одно заботило его — достаточно ли хорошо сыграл он взятую на себя роль, выпустят ли его живым отсюда? Как будто ему поверили. Когда майор заговорил о своих неприятностях, в его голосе звучала уверенность в сочувствии. Неужели этот человек так примитивен, что достаточно показать себя продажным, чтобы сразу стать ему «своим»? Судя по знанию языка, это «специалист по России» — хорошо же он разбирается в русских людях! «Некоторые мои настроения им тоже известны!» «Человек старой формации!» Вот самоуверенный идиот! Информирован хорошо, а понимает плохо. Что он, Румянцев, из старой дворянской семьи, что отец его был офицером и что сам он однажды неудачно выступил на партийном собрании и потом поспорил с замполитом? Этого им было достаточно, чтобы дать такую оценку?! Ну что ж, тем лучше. Очень противно и тяжело то, что он делает, особенно неприятна толстая пачка денег в заднем кармане, но так нужно. Первым делом — спасти эту гадину. Если майор не врет — она знает больше всех. А может быть, соврал? Где ей, такому птенцу! Скорее — фанатичная националистка из ясновельможных, хотя, с другой стороны, говорила-то она как будто по-английски. Ну черт с ней. Если ему все удастся, тогда разберут, что она такое. Да, попал он в историю! Лет пятьдесят назад у его матери был точно такой умывальник с педалью — мог ли он подумать, что придется...
— Пане профессор! Больная засыпает, — сказал Алоис.
«Только бы не убили меня, когда закончу, — подумал хирург. — Нужно пойти еще с одного козыря». Он бросил щетку и обернулся:
— Я готов. Но вот что: вы, врач, должны понимать и вы, господа, также имейте в виду — судьба конечности после операции неизвестна. Нога может омертветь, и за нее придется побороться. Если начнется гангрена и не удастся ее остановить, ногу нужно будет отнять. Ну, дайте вытереться — и спирт на руки...
Вот и кончились сразу волнения и тревога. Перед ним обложенный бельем ромб желтой от йода кожи и рана в нижнем углу его. Хирург уже не помнит ни о том, где он и кто его окружает, ни о том, кто лежит под этой простыней, ни даже о собственной своей судьбе. Это — обычное операционное поле, врач думает только о нем и о той обычной работе, которую начинает сейчас и которую должен выполнить так же хорошо, как всегда. Все обстоятельства, могущие возникнуть в ходе операции, и все соответствующие им решения отчетливо представляются ему. Да, как всегда.
Взяв скальпель и привычно подражая своему давно умершему учителю, он прошептал: «Ну, cum Deo![2]» — и вдруг с удивлением заметил, как монахиня и черноусый сделали постные лица и перекрестились.
...Операция была закончена. Приказав Алоису и сестре милосердия сделать переливание крови, хирург в сопровождении Юзефа вышел в столовую. Майор сидел, откинувшись на спинку кресла. Покрытое холодным потом лицо его позеленело, глаза были мутны. Он с трудом приподнялся навстречу хирургу.