Сквозь открытое окно Жорж видел ясное июльское небо, полное звезд, с которыми, возможно, в этот самый миг беседовал о нем Александр, и, мечтая о каком–то другом, чужестранном небе, прощался со своими ночами в колледже. Жорж завидовал мальчику, его иллюзиям и доверию. Для него же их общего счастья больше не существовало. Люсьен пытался дать ему надежду, что их фортуна переменится, а он безуспешно заставлял себя поверить в это. Он перестал надеяться. Образ Отца Лозона постоянно находился перед его глазами. Он безжалостно заслонял собой Александра, так же, как при подобных обстоятельствах его иногда заслонял собой образ Отца де Треннеса. Высказывание Геродота обладало ограниченной силой. Сам Люсьен, в конце концов, признал это — повторные попытки могут привести как к успеху, так и к провалу. От имени здравого смысла, которым так восхищался в нём настоятель, Люсьен одобрил меры, предпринятые их духовником во имя морали. Отныне Жорж вместо несравненной дружбы получал вот это — мораль и здравый смысл. То, что начиналось так славно, легендарно, божественно, казалось, заканчивается убогой скукой и банальностями. Повиновение из уловки стало законом, навязываемым в порядке предотвращения еще худшей катастрофы, среди множества других несчастий. И, в качестве высшей меры наказания, Жорж выставит себя трусом. Предав Люсьена и Отца де Треннеса, теперь он должен был предать Александра: достойное окончание его трудов!
Он счёл себя жертвой рока. Его дружба подчинялась ряду установленных правил и законов, например, расположению планет. И боги, которые помогали ему, не смогли победить Ananke. [др. — греч. Ἀνάγκη, «неизбежность, судьба, нужда, необходимость» — в древнегреческой мифологии божество необходимости, неизбежности, персонификация рока, судьбы и предопределённости свыше]
Но Жорж всё же был благодарен Люсьену за то, что тот отговорил его писать Александру. Ему было бы стыдно вынужденно рассказывать о своем поражении тому, кто, по словам отца Лозона, держался только мыслями о нем. Люсьен, определённо, подумал бы, что все обстоит гораздо хуже, если бы понял, как далеко от успокоения должна была увести Александра эта записка Жоржа. И если сейчас Жорж неожиданно свернул в другую сторону, то стоило ли ему дожидаться часа перед расставанием, чтобы сообщить своему другу новость об их разрыве? Жоржу хотелось унести с собой из Сен—Клода улыбку любви, а не презрительный взгляд. Он думал, что покинув школу, погрузится в реальную жизнь. И ради этого считал себя обязанным врать в своей дружбе, как вынуждено лгал в своём сочинении по религиозному обучению. Все его правды заканчивались ложью.
Кое–что из сказанного Люсьеном снова пришло ему в голову: «Ведь Александр не убил себя». Определённо, Жорж никогда не ждал ничьей смерти, а тем более смерти Александра. Он никогда не был свидетелем смерти кого–либо из своих ровесников, и даже мысли о смерти приходили в его голову намного реже, чем пассажи Боссюэ и медитации настоятеля. Что касается самоубийства, то оно было для него всего лишь схоластическим предметом обсуждения. Он вспоминал те уроки религиозного обучения, на которых обсуждалась эта тема. Он мог бы написать отличное сочинение, если бы ему разрешили. «Те, кто сознательно забирают свою собственную жизнь» стояли четвёртым номером в списке семи категорий грешников, которым было отказано в «церковном захоронении». Там ещё находились «язычники, евреи, мусульмане и дети, умершие без крещения; вероотступники, масоны и отлучённые от церкви». Дополняли список те, кто погиб на дуэли, или оставил распоряжении сжечь своё тело; и, под конец — «открытые и явные грешники».
Все в общежитии поднялись раньше обычного, хотя побудка в то утро должна была случиться позже. Одни стояли, облокотившись на подоконники, и грелись в первых лучах солнца. Другие причёсывались, сидя на кроватях. Кое–кто напевал себе под нос мелодию «Марсельезы». Некоторые упаковывали последнее или закрывали свои чемоданы. Жорж понял, что собрал свой чемодан так, как того требовала ситуация — это был чемодан мальчика, уезжающего на каникулы, а не навсегда. Там не было ничего, что могло бы помешать его возвращению в Сен—Клод, хотя сейчас не оставалось сомнений в том, что Александр сюда не вернётся. Ситуация стала обратной той, что случилась на следующий день после Великого похода: тогда в колледж должен был вернуться Александр.