Отец Лозон лично пришел за Жоржем. Он отвел его к себе в комнату. Поднимаясь по лестнице, Жорж успокаивал себя: в конце концов, это станет даже конфиденциальнее, чем в часовне, и поможет создать связь между кающимся и исповедником. А его выбор духовника, совершенно независимый от Марка и Люсьена, оказался не так уж и плох — отец Лозон преподавал математику, а Жорж был особенно слаб именно в математике. Его духовник может оказаться снисходительным к его слабости. Жоржу стало стыдно от подобной мысли: слишком уж он легко поддался влиянию духа колледжа.
Никогда прежде он не бывал в комнате воспитателя или священника. На столе, заваленном книгами, стояла раскрашенная гипсовая статуя Пресвятой Богородицы и лампа, чей абажур был удлинён посредством закреплённой на нём газеты. В одном углу находились кровать и умывальник, наполовину скрытые ширмой; в другом — скамеечка для молитв, на которой лежали стихарь и стола [элемент литургического облачения католического или лютеранского клирика. Шелковая лента 5–10 см в ширину и около 2 метров в длину с нашитыми на концах и в середине крестами].
Священник Жоржу очень понравился. Манера речи у него была изысканной, а жесты — плавными и размеренными. Его голубые глаза, слегка вьющиеся волосы и свежий цвет лица придавали ему искренний вид, который очень подходил главе Конгрегации. Он был уже хорошо информирован относительно Жоржа, которого назвал своим первым кающимся этого учебного года. Он сказал, что ему захотелось принять Жоржа в своей комнате, чтобы немного пообщаться с ним. Он всегда будет готов помочь Жоржу, если тому потребуется консультация, по любым вопросам, касательно ли его уроков, или связанных с его совестью.
Жорж прождал достаточно долго, чтобы сказать, что в математике полученные им результаты не всегда соответствовали его усилиям, но он надеется, что даже если ему не повезёт в Сен—Клоде, то, по крайней мере, он станет более усердным. Затем он взялся за скамеечку.
Отец Лозон надел стихарь, фиолетовую столу, и присел на краешек стула. Жорж встал на колени, раздумывая, какой была бы исповедь Люсьена, если бы тот сказал правду о мыслях, с которыми причащался? И стоит ли Жоржу подражать ему? Нужно ли Жоржу начинать учебный год со лжи? Простота этой трибуны покаяния, вместо чувства стыда, появления которого он боялся, взбудоражила его.
Когда он поднялся с коленей, то заметил картинку, прикреплённую к стене рядом с распятием: «Поклонение Агнцу». Именно она, без сомнения, заставила Отца говорить о чистоте Агнца в своём наставлении.
На вечерней проповеди преобладала суровая дисциплина. Младшеклассники не обернулись, когда в комнату входили старшие мальчики, и те расселись по своим местам упорядоченно, так что Андре не смог проскользнуть на место рядом Люсьеном. Доминиканец объявил, что намерен поговорить на тему непорочности: казалось, это был злободневный вопрос. Начал он с небольшого отступления в этимологию, заявив, что слово чистота [pureté- чистота, непорочность, фр.] произошло от латинского puer, то есть мальчик; в санскрите это слово, сказал он, имеет тот же самый корень. Затем, как и в предыдущий вечер, он привёл некоторое количество статистических данных, а именно — о количестве рабов Божьих, принявших обет целомудрия в детстве. Среди них оказались: шестилетний Блаженный Петр Люксембургский, который стал кардиналом в пятнадцать лет и вскоре умер; девятилетний Алоизий Гонзага, чья скромность была настолько велика, что он никогда не позволял своему прислужнику увидеть своё тело дальше кончиков пальцев ног; видимо, по этой причине, церковь подумала, что он достоин стать покровителем молодежи вместе со Святым Станиславом Косткой. Касательно этого святого мы можем сказать, что в раннем детстве тот даже терял сознание, если слышал непристойное слово. В десять Святой Жан де Мата дал торжественный обет Пресвятой Богородице. Были ещё тринадцатилетние Генрих II Святой, будущий император, и Эдмунд Мученик, чья юношеская добродетель осветила конец двенадцатого века. Далее последовала притча в честь Святого Эдмунда: однажды, когда тот был школьником и шел со своими однокашниками, он покинул их, чтобы избежать их порочных разговоров. Вскоре перед ним предстал мальчик безупречной красоты, сказавший с особенным очарованием: «Привет, мой желанный». Эдмунда подобное обращение сильно смутило, а тот мальчик добавил: «Ты не узнаешь меня?» «Ты, должно быть, ошибся», сказал Эдмунд. «Совсем нет! Я тот, кто всегда рядом с тобой в школе, и иду с тобой туда, куда и ты. Меня зовут Иисус».