«Великие примеры благочестия и раскаяния», которые произвели такое впечатление на Расина в Пор—Рояле, не спасли то учреждение от разрушения Королём—Солнце, иначе говоря — Небесным огнём [Пор—Рояль–де–Шан (Port—Royal–des–Champs) — французский женский цистерцианский монастырь в долине Шеврёза, который на протяжении XVII века служил главной цитаделью янсенизма (религиозное движение в католической церкви XVII–XVIII веках, осуждённое со временем как ересь.) во Франции. В 1709 году монастырь был закрыт и разрушен]. А что останется в памяти у Жоржа об образовании, полученном им в Сен—Клоде — «фундаментальном христианском образовании», так восхваляемом в школьных программах и уставе, и так значительно усиленном каникулярными правилами? Если он изберёт литературную карьеру, то станет ли начинать её, и, будучи отлучённым от церкви за свои произведения, заканчивать её написанием гимнов? Завещает ли он, чтобы согласно его воле, его похоронили в изножье Отца Лозона или Отца де Треннеса? Завещание Расина также присоединилось к воинственной песне и любовной поэме.
Пракситель. Какая из иллюстраций этой книги, в отсутствие «Амура Фесписа», самая красивая? Поза юного фавна имела некоторое сходство с позой Александра, прислонившегося к дереву в день, когда они впервые ходили купаться на реку. Она как раз подойдёт. Хотя было жалко уродовать такой красивый том.
Жорж положил эти четыре страницы в камин и поджёг их. Ярко вспыхнуло пламя. Он наблюдал, как скручивается и загибается бумага; на мгновение показалось, что хрупкие обугленные клочки вот–вот поднимутся в воздух и улетят; после чего они обратились в пепел. Он хлопнул крышкой камина, закрывая, скорее, не пепел, а свой год в колледже.
Его стол украшала ваза с красными розами — этим вниманием он был обязан матери. Он понюхал их, вдыхая сладострастный запах — как Александр, вдыхающий аромат цветов апельсина. Запах этих цветов, названных Отцом де Треннесом мистическими, был слегка тяжеловат для спальни. Но Жорж всегда спал с открытыми окнами.
Несмотря на то, что он устал и поздно лёг в постель, утром Жорж проснулся довольно рано, думая, что ему послышался звук колледжского колокола. Впереди у него был целый день. Он достал сундучок, в который с такой любовью упрятал записки и письма Александра. Хотя сундучок хранился под замком, тонкая пленка пыли осела на его крышке. Он сдул ее, и открыл сундучок: свет упал на письмо и записки. Он достал их и под ними обнаружил письма Люсьена: у него останутся только они.
Он сел на диван, чтобы перечитать послания Александра. Цветы, которые он вложил в конверт на Пасху, выпали из него, засохшие и пожухлые. Между строк почерка, который был так ему дорог, он уже видел, как пишет Отцу Лозону. Какой ответ ему заготовить по поводу самого любвеобильного из посланий? Его возмутила мысль, что придётся пожертвовать таким уникальным письмом. Он не может отослать все послания. Он сохранит первую записку, в которой Александр впервые написал его имя; он сохранит и ту, в которую был вложен локон мальчика. Далее, он не должен показывать записку, представляющую собой изуродованный гимн; она, как и письмо, могли шокировать Отца Лозона — если священник не сдержит своего обещания, и прочитает их переписку. И само собой разумеется, он утаит записку, полученную после Великого похода, так как уже признался, что не получал записок в этом семестре. В общем, он мог бы отказаться только от открытки, и двух записок — одной «Я счастлив», не очень компрометирующей, и другой — о каждении его Александром. После чего, поразмыслив, решил, что может не отсылать и открытку: в ней, во всей её красноречивой краткости, звучал боевой клич, который повторялся в последнем послании Александра: «Навсегда». Он решил оставить и её.
Переодевшись после завтрака, он задумался о письме, которое должен был отправить в ближайшее время. И вскоре был вынужден признать, что жертва только двух записок оказалась бы бесполезной. Александр счёл бы, что Жорж в очередной раз обманул отца Лозона, прикинувшись, что он ему подчинился, и, таким образом, как сказал Люсьен, поддержал бы его решимость к сопротивлению. Ныне же было необходимо, чтобы он отказался от всякой мысли насчёт их авантюры, и единственный способ заставить его так поступить был разработан Отцом, и одобрен Люсьеном. Какой бы путь Жорж не выбирал, перед ним вставала одна и та же дилемма: либо он обречёт Александра на краткое и быстропроходящее несчастье, либо вовлечёт себя и окружающих в целую серию неприятностей и недоразумений. Даже больше, чем тогда, в ту ночь, когда он ходил к настоятелю разоблачать себя, от Жоржа, чтобы сохранить основное, требовалось принести в жертву ненужное — то драгоценное «ненужное», которое он в ту ночь умудрился так успешно сохранить. Он отошлёт все послания, включая и последнее.