«Ладно, хоть один, а не всем скопом», — мимолетно подумалось мне.
На улице слышались хохот и ругань, бряцало оружие, всхрапывали кони. За окном розовым закатом полыхало зарево пожара. Порыв ветра донес запах гари и паленой плоти.
Да, ветер донес…
Он замер, ослабив хватку, и несколько раз глубоко вздохнул, будто переводя дух после бега. Его пальцы нежно коснулись соска, чуть сжали, и внизу живота разлилась ненужная истома. Он провел губами вдоль шеи, прикусил мочку уха и вдруг обрушился на меня с новой силой. Дыхание перехватило, из нутра вырывался хриплый стон. Я попрощалась с белым светом: «Ну, вот и все… Сейчас он меня убьет», — от этой мысли тело вскинулось в последней попытке вырваться и забилось в агонии отчаяния. Мужчина резко выдохнул, тихонько застонал и обмяк, ткнувшись лицом в мое плечо. Пытка кончилась. Я затаила дыхание и покорно ждала короткого взмаха лезвия по гортани. Он медлил.
За стеной солдаты орали непристойную песню. Песня оборвалась руганью и звуками ударов, двое сцепились в драке, не поделив награбленное добро.
«Что же теперь скажет Блум?», — подумалось мне, и сердце зашлось от горя и отчаяния.
Почему же я не отдалась ему до свадьбы? Зачем дразнила обещаниями и лукавыми взглядами? Зачем притворно сердилась, когда он позволял себе жаркий поцелуй или дерзкое объятие? Почему играла его страстью и упивалась властью над его желанием? Бедный Блум, он так порывисто дышал, дотрагиваясь до моей руки, он так смешно краснел и обливался потом, когда, улучив минуту, стискивал мою талию, он так жалобно смотрел, когда я не позволяла ему запустить руку в вырез платья. Уж лучше бы я досталась ему, чем солдату.
Что же теперь скажет Блум? Слезы потекли в три ручья, скатывались к ушам и обжигая виски огненной лавой. Мужчина ослабил хватку и, кажется, рассматривал мое зареванное лицо.
— Как тебя зовут? — в его голосе я не услышала угрозы и заревела пуще прежнего. — Ну! — его пальцы больно сдавили подбородок и щеки.
— Аньеш… — прошепелявила я перекошенными губами.
— Аньес, ага, — удовлетворенно хмыкнул он и откатился в сторону.
В дверь постучали. Голова в рогатом шлеме возникла в щели.
— Господин, пора, — прогудела басом голова. — Скоро рассвет.
— Пшел вон!
В дверь полетел кувшин, голова успела скрыться, глиняные черепки посыпались на пол. За окном закричал петух, заполошно захлопал крыльями и подавился криком. Раздался радостный гогот нескольких глоток. Меня аж передернуло от ненависти. Но что я могла сделать, лежа на скомканном покрывале, растерзанная и обесчещенная?! Жалкий трофей…
— Дай воды! — он зашнуровывал лосины.
Я боком сползла с ложа, стараясь стянуть разодранное платье на груди и животе. Восковые свечи в высоком шандале совсем оплыли. В камине догорали поленья. Сине-зеленые огоньки пробегали по обугленной древесине, на мгновение распускались желтым лепестком и опять прятались в лохмотья седого пепла. За камином сверкнули два светящихся кругляша. Они смотрели, не мигая, в спину мужчины, который подпоясывался широким ремнем с большой серебряной бляхой.
В котле еще осталось немного горячей воды. Я налила ее в кувшин. Он подставил руки и с наслаждением умылся.
— Лей еще!
Я послушно поливала, он фыркал от удовольствия. В таз стекала багровая, то ли от зарева пожара, то ли от засохшей крови, вода.
Да, стекала вода…
Он утерся полотенцем, оставляя на белом льне серые разводы. Как я ни старалась, платье расползалось в стороны, открывая его взору наготу. Я ежилась под похотливым взглядом солдата. Вдруг он вскинул глаза и посмотрел мне в лицо. И я наконец-то разглядела его. Он был смугл загаром простолюдина. Копна давно нечесаных, чуть вьющихся темных волос, прямой нос, высокий лоб, жесткая складка у рта, подбородок упрямца — черты, доставшиеся некоторым из наших мужчин от римских завоевателей, вот так же насиловавших женщин покоренных провинций. Но что было в черных, глубоко запавших глазах? Удивление? Узнавание? Воспоминание? Не знаю…
— Поедешь со мной. Разрешаю взять одну вещь, — сказал он и бросил мне в руки плащ, тяжелый и влажный. И вышел.
Рыжий кот ленивой поступью вышел из тени и потянулся, широко зевнув розовой пастью. Его глаза сощурились в лукавой насмешке. За стеной раздались гортанные команды, протрубил рог и по камням загрохотали копыта лошадей и колеса повозок. Война кончилась, настало время сбора трофеев.