– Мы не ляжем, – с вызовом заявил Лариосик.
– Какого дьявола! По инструкции, я имею право открыть огонь.
– Ты сейчас извинишься перед стариком, – огрызнулся Серега. – По-хорошему советую.
– Что? – возмутился инспектор. – Что ты сказал?
– Спрячь свой пистолет, и повторяй за мной «Я очень сожалею, мистер. Этого больше не повторится».
– Я имею право вас арестовать, – пригрозил рэйнджер.
– Йокаламэнэ, – сжал кулаки Серега, опять перейдя на русский. – Я тебе русским языком говорю: Убери пушку, скотина. Иначе звездану тебе по тыкве, и гуд бай Америка. Ферштейн?
– Серый, только без рук, – посоветовал Шурик. Он деловито пытался счистить с куртки грязь. – И ради бога, говори с ним по-английски. Не надо этих излишних германизмов, ни к чему они.
– Вы оказываете сопротивление представителю федеральной власти. Это серьезное уголовное преступление.
– А ты папе губу разбил, – я судорожно обдумывал, что делать дальше.
– Это неправда! Задержанный не выполнил команду.
– А ты вообще-то знаешь, кому ты губу разбил? Папе! Ты понимаешь, что такое для нас ПАПА? Ты всех нас смертельно оскорбил! – на меня снизошло злобное вдохновение. – Почему ты к нему привязался? Хочешь нашего Папу? Скажи, хочешь?
– Черт возьми, – растерялся рэйнджер. – О чем идет речь?
– Тебе разве на совещаниях не объясняли, что сексуальные меньшинства надо уважать? – я почувствовал, что застал инспектора врасплох, и продолжал импровизировать.
– Что здесь происходит? – оторопел страж порядка.
– Нет, это ты нам сейчас ответишь. У вас в службе национальных парков в этом году уже проводили обязательную переподготовку по сексуальной терпимости? Не проводили? Оно и видно! А как же федеральные инструкции?
– При чем здесь? – рэйнджер в недоумении посмотрел на меня, потом на турецкого папу, взгляд его упал на Лариосика, кокетливо состроившего бесстыдную морду. – Боже всемогущий! – инспектор проникся страшной догадкой и закашлялся, подавившись слюной.
– Да, именно, – подтвердил я. – Надо было думать, когда говоришь нашему папе «ложись»! Мы этого так не оставим. Не завидую я тебе. Считай, что карьера инспектора перечеркнута. Вся жизнь насмарку, форму отберут, пистолет тоже, и будешь ты в супермаркете рыбу расфасовывать. Знаешь же, что бывает за некорректное отношение к нашему брату…
– Оh, Shit! – Выругался инспектор. – Откуда же я мог…
– Послушай, давай договоримся: уезжай-ка подобру-поздорову, – ловко перехватил Шурик инициативу. – Ты свою квитанцию выписал? Мы признаем. Удили лишним удилищем. Так что давай квитанцию, и уматывай.
– Такой ты голубоглазенький, чистенький, посмотреть приятно! – вступил в игру Серега, сделав шаг вперед.
– Вылитый креол, – подтвердил Лариосик.
– Эй, эй, руки! – инспектор отступал к берегу, на всякий случай держа пистолет на вытянутой руке. – Ваша копия протокола, – бросил он на землю желтый листочек. – Повестку в суд пришлют по почте в течение двух недель. Не подходить! Стоять на берегу! – он запрыгнул в катер.
– «От винта!» кричал Карлсон, отбиваясь от гомосеков, – подвел итоги Шурик.
– Развели всякую мразь, – в сердцах выругался инспектор, оттолкнув катер от берега. – Иностранцев, геев, жидов.
– Кто здесь жид? – взревел Серега. – Достали уже!
– Ну ты даешь, блин! – Шурик хлопнул меня по плечу. – Не пил же вроде, как только такой бред в голову пришел…
– Поработай у нас в фирме, еще не такое озарит. Мне на прошлой неделе два дня подряд мозги промывали: обязательные ежегодные курсы. Все объяснили: как надо уважать сексуальные меньшинства, как нельзя бабам на работе улыбаться, и так далее.
– Край непуганых идиотов, – вздохнул Шурик. – Я только надеюсь, что Уфук с папашей ничего не поняли.
Мы обернулись. Наши подопечные чувствовали себя неплохо. Папа вытирал рукой разбитую губу, а Уфук тараторил что-то успокаивающее, периодически поглаживая старика по голове.
9
На обратном пути мы молчали. Говорил только турецкий папа. Он как-то мгновенно постарел, ссутулился, стали видны морщины на лице, высохшая кожа и усталые глаза. Руки его дрожали. Почему-то казалось, что этот человек провел всю жизнь, работая в поле с мотыгой в руках.
Когда гости вылезали из машины, папа неожиданно замолк. Он стоял и смотрел на нас слезящимися глазами. Уфук попытался выдавить из себя что-то вроде «спасибо», но не смог. Неловкость развеял Серега, поднявший в воздух два пальца.
– «Галатасарай» – чемпион! – заявил он.
– Галатасарай, – просветлел папа и помахал рукой.