Впрочем, все это было много позже, когда я отслужил положенные полтора года срочной службы, получил офицерское звание и был призван в кадры вооруженных сил. А тогда, только попав в новый для себя коллектив, я страшно переживал по поводу первого самостоятельного задания. Побеседовав со мной, новый начальник предложил мне подготовить материал об очередных маневрах НАТО на ТВД, определил срок сдачи текста и попрощался.
Привыкшему к повсеместной практике армейского «просиживания штанов» от звонка до звонка, мне была не совсем понятна эта ситуация. За непродолжительный период службы я успел убедиться в абсолютно дурной организации труда воинских коллективов и знал, что в ожидании очередного «мудрого указания» самодура-начальника давно сделавшие свое дело люди вынуждены часами тупо высиживать на своих рабочих местах, а тут…
— Мы работаем на конечный результат, — сказал мне один из сослуживцев, лейтенант, к которому я обратился за разъяснением. — Главное, чтобы ты своевременно и хорошо справлялся со своей работой, а где ты ее делаешь — на рабочем месте или дома — твое личное дело…
Подобная постановка вопроса находилась в прямом противоречии с обычной для армии стратегией создания видимости «тотальной занятости», однако с помощью нашего начальника оказалась вполне дееспособной. Рациональной и эффективной. Именно такой, которая, сочетая доверие и спрос, гарантировала достижение максимально высоких результатов. Через сколько-то лет, став каким-никаким начальником, я с удовольствием продолжил этот испытанный стиль работы, а тогда, получив первое задание, признаться, был слегка шокирован. Тем более, что дома, где я мог спокойно трудиться, у меня по понятной причине не было, а в политотделе мне определили вполне удобное рабочее место за письменным столом, имевшим даже запирающиеся ящики!
Как бы то ни было, я с энтузиазмом взялся за выполнение поставленного задания и убедился в его сложности. В самом деле, творить для души и писать по заданию — вещи диаметрально противоположные, и, взявшись за ручку, я очень скоро сообразил, что без навыков штабной публицистики это не так-то просто. Битый час прокорпел я над конструированием элементарных фраз, раз десять начинал свой материал заново, пока не добрался до гениального, как мне показалось, художественного сравнения, чудо как подходившего к общему тону моего повествования.
Речь шла об агрессивной сущности империалистов, которые, видимо, напились валериановых капель и уподобились блудливым мартовским котам.
«Мартовским? — переспросила тень сомнения, закравшаяся в мое сознание, испытывающее потребность справиться с первым заданием как можно лучше. — Мужики здесь грамотные, нельзя допустить ошибку… Если в прилагательных „январский“, „февральский“, „апрельский“, „майский“ и так далее пишется суффикс „ск“, то почему „мартовский“? „Мартский“, что ли? Звучит, конечно, странно, но, понятно, русский — язык особенный…»
Все еще сомневаясь, я в очередной раз перечислил в уме ряд прилагательных, образованных от названий месяцев, и остановился на варианте «мартский», который наиболее подходил к моему случаю. Думаю, не надо уточнять, что после того, как мое произведение было прочитано начальником, за мной на долгое время утвердилась соответствующая кличка.
В целом же, как оказалось, новый коллектив весьма отличался от прочих подразделений штаба. Особенно это было ощутимо именно с точки зрения лингвистики, об обширных знаниях наших командиров в области которой можно судить хотя бы по тому печальному факту, что даже начальник штаба армии, человек блестяще закончивший Академию Генерального штаба и, по сути, несущий ответственность за планирование боевых операций в рамках целого операционного направления на ТВД, был искренне удивлен, что наши офицеры, регулярно прослушивающие, в частности, радиостанции различных арабских стран, владеют столькими иностранными языками.
«С нами рядом работают офицеры, — гордо заявил он, выступая на какой-то конференции, — которые в совершенстве владеют не только английским или еврейским, но сирийским, кувейтским, египетским!» И как было в этом случае остановить заслуженного и одаренного в несколько иной сфере человека и рассказать ему, что нет среди языков народов мира ни еврейского, ни иракского или ливийского, ни американского или австралийского языков.
Гарнизон
Будучи местом своего рода ссылки для отдельных офицеров, гарнизон, в который я попал служить, вообще славился своей спецификой. Здесь не росли мандарины и не ловились осетры, поэтому в то время, когда в прочих «синекурных гарнизонах» командиры и начальники всех степеней в поте лица организовывали сбор подношений для представителей вышестоящих штабов, жизнь в гарнизоне текла скучно и неторопливо. И ее плавное течение лишь изредка нарушалось какой-нибудь залетной инспекцией или чрезвычайным происшествием, отголоски которого долгие годы передавались из поколения в поколение, превращаясь в своего рода легенды, обретая множество версий.
Провинциальный, мусульманский уклад жизни гарнизона лишал военнослужащих и членов их семей даже теоретической возможности развлекаться. В прилепленной к границе автономии, оторванной даже от республики, в состав которой она входила, не существовало ни кинотеатров, ни ресторанов или кафе, где можно было отдохнуть или провести время с друзьями или семьей. Начальнику местного дома офицеров и в страшном сне не могла прийти в голову шальная мысль устроить танцы или разнообразить «уставной» кинорепертуар, формируемый преимущественно из очень старых, не очень старых и почти не старых индийских мелодрам. Единственным развлечением для тех, кто проходил там службу, был городской базарчик, где, по крайней мере, можно было повстречать знакомых, обменяться сплетнями годичной давности, людей посмотреть, себя показать.