Думаю, нетрудно представить чувства людей, волею судеб оказавшихся в тяжелейших условиях высокогорья, но проходящих службу на полтора метра ниже установленной для применения льгот отметки. И ладно бы они не знали о том, что существует целая система компенсационных мер! А тут —буквально в паре минут ходьбы — соседняя часть, сполна пользующаяся положенными преимуществами за абсолютно такие же условия службы и быта. И как было заставить солдат уложиться во временные показатели определенных для них нормативов, если нормативы эти просто-напросто нереальны для этих условий?!
Из года в год накапливающиеся в Генштабе рапорта и предложения из нашего гарнизона и штабов армии и округа, очевидно, никто ни разу не рассматривал. Народ роптал, но, приученный к строгой воинской дисциплине, продолжал нести службу, надеясь на лучшее и проклиная бюрократизм вышестоящих инстанций. Уверен, что так продолжалось бы до бесконечности, не подключись к делу… местное население.
Аборигены, понятно, хорошо знали о «географической несправедливости» и искренне сочувствовали военнослужащим, проходящим службу во второй, «нельготной» части. Закармливая солдат фруктами и овощами с собственных приусадебных участков, они пытались хоть как-то компенсировать дополнительные неудобства, которые те испытывали, защищая передовые рубежи нашей тогда еще общей родины. На праздники они в обязательном порядке пригоняли в часть несколько баранов, предназначенных для внесения разнообразия в скудное меню солдатской столовой, а по субботам и воскресеньям почти всегда привозили на КПП бесплатную выпечку, которая также раздавалась нашему брату. Этим, однако, как оказалось, живое участие горцев к проблемам своей армии не ограничилась.
Однажды коллектив местной автоколонны решил раз и навсегда исправить пресловутую «географическую несправедливость». Договорившись с руководством соседнего дорожно-строительного треста о выделении потребного количества экскаваторов и грейдеров, они нагрузили в карьере около ста самосвалов и подогнали груженные машины к контрольно-пропускному пункту части, чтобы искусственно поднять уровень земли на пресловутые полтора метра, а затем вызвать из Москвы специалистов и потребовать проведения новых замеров.
В тот знаменательный день меня уже не было в нашем гарнизоне, но я легко могу реконструировать происходившие там события. Абсолютно уверен, что главными инициаторами объявления войны «географической несправедливости» были неразлучные друзья Мамед и Вазген, понятия не имевшие тогда, что через несколько лет их сыновей заставят стрелять друг в друга и умирать за абсолютно вздорные и надуманные идеи. Точно знаю, что больше всех кипятился и возмущался по поводу армейского маразма бухгалтер автоколонны Яков Михайлович Шерман, который наверняка вызвался собственноручно написать письмо на имя Генерального секретаря ЦК КПСС с просьбой разобраться в происходящем безобразии и восстановить-таки справедливость хотя бы в масштабах отдельно взятой воинской части наших славных вооруженных сил. Не сомневаюсь, что намерение принять участие в организуемой работе высказали старейшины расположенных вокруг нашего гарнизона деревень духоборов, которые наверняка прибыли к части с собственными лопатами, заступами и тачками, чтобы принять участие в земляных работах.
Командование гарнизона по понятным причинам не разрешило добровольцам реализовать их искренний порыв, но сама ситуация, согласитесь, была не столько комичной, сколько символической. И если когда-либо после этого анекдотичного происшествия я слышал о связях армии и народа, на память мне приходил именно тот случай.
Русская «глубинка» в южном высокогорье
Рассказ об участии духоборов в попытке устранения «географической несправедливости» воскресил в моей памяти историю первой встречи с представителями этой почти забытой в России категории наших соотечественников. При этом две встречи с неожиданными в этих краях земляками произошли именно в период моей службы в армии, в период нередких для подобного рода деятельности служебных командировок…
При виде аккуратно выбеленных домиков с резными окнами и ставнями, выкрашенными голубой краской, узорчатыми крышами в петухах, цветущими палисадниками и кувшинами на изгороди невольно испытываешь желание протереть глаза и ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что окружающее тебя — не сон. И в самом деле, откуда в далекой южной республике, на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, в окружении диких гор типичная, до мелочи, до завалинки, до журавля над колодцем русская деревня?!
— Это не сон, — улыбается мне коллега, уже не раз побывавший здесь. — Это — одно из сел русских духоборов, выселенных сюда из России еще в 40-е годы XIX века…
Я ничего не говорю и не желаю верить собственным глазам, даже увидев вокруг типично русские лица. Женщин в белоснежных платках на головах, мужиков с окладистыми бородами, белобрысых детишек, неутомимо скачущих вокруг. И только услышав обращенную ко мне речь сельчан, сдаюсь: такого русского языка я, исколесивший пол России, признаться, не слышал нигде.
Полностью лишенный примитивных неологизмов и иностранных заимствований русский язык живущих за пределами исторической родины духоборов настолько жив и поразительно чист, что в него хочется окунуться с головой, чтобы очиститься от скверны чудовищного слэнга, которым изо дня в день потчуют нас кино, телевидение и печать.
Со мной охотно разговаривают местные женщины — старейшины-духоборки. Они рассказывают печальную историю своей общины, возникшей в России во второй половине XVIII века в знак протеста против обрядности и догм официальной церкви и именуемой сегодня то «духоборами», «духоборцами», то «молоканами».