Была такая шутка: «Отгадайте загадку: длинный, зеленый, колбасой пахнет, что это? Поезд «Москва-Вологда»». Кроме шуток, многие вологжане специально ездили в Москву за колбасой. Мне было известно два сорта вареной колбасы: «по два-двадцать» и «по два-девяносто». Так их называли, а как они назывались на самом деле, не помню.
Что касается всяких копченостей типа «шейки» или «корейки», то мы и слов таких не слышали. И про ветчину знали в основном из книжек. Как-то в фильме про Штирлица я услышал слово «салями». Из контекста было понятно, что это еда, но какая именно еда, я ни как не мог сообразить. Лишь за пределами советской власти я узнал, что «салями» – это оказывается колбаса. Она теперь всегда в магазине лежит.
Сейчас в любой магазин придешь – лежит несколько десятков сортов колбасы: и вареной, и копченой, и шейка, и корейка, и ветчина, и чего только душе угодно. Как-то услышал: «Толку-то, если ни на что денег нет». Не смешите меня. Ваш покорный слуга ни когда много не зарабатывал, но уж на колбасу-то всегда хватало.
Тут есть ещё один момент, который выражался в шутке того времени: «В магазинах ни чего нет, но у всех всё есть». Ну не у всех, конечно, и не всё, но содержимое наших холодильников действительно выглядело лучше, чем содержимое магазинных прилавков. Отчасти это было благодаря УРСам – управлениям рабочего снабжения. Как жила в те годы интеллигенция не знаю, потому что вырос в семье рабочих, а работягам время от времени давали на работе пайки (за деньги, конечно), и было в этих пайках то, чего не было на прилавке. УРСы были разные, и содержание пайков сильно отличалось. Отцу, например, давали на заводе сливочное масло, которого ни когда не было в свободной продаже, но в нашем холодильнике оно было всегда. Ещё давали суповые наборы – кости с некоторым количеством мяса на них. Так что в нашем холодильнике всегда стояла кастрюля супа. Когда я женился и начал жить своим хозяйством, ещё лет десять супа не хотел. И в столовой его ни когда не брал, и дома мы с женой ни когда не варили суп. В родительском доме на полжизни супом наелся.
Больше отцу на заводе не давали ни чего, ни каких деликатесов или лакомств. Говорят, на других заводах продовольственные пайки были побогаче, но достоверных сведений об этом не имею. Впрочем, до этого, когда отец работал механиком на речном сухогрузе, снабжение их судна продуктами осуществлялось с так называемой «плавлавки» – небольшого теплохода-магазина. Вот на плавлавке была и тушенка, и сгущенка. Тушенку я тогда ещё не ценил, а вот от сгущенки млел.
Когда отец сошёл на берег, плавлавка оказалась для него закрыта, там могли отовариваться только экипажи судов, а не те, кто эти суда ремонтировал. И вдруг отец узнал, что капитаном на одной из плавлавок стал его бывший сослуживец. Отец пришёл к нему и спросил: «Тушёнки не продашь?». Тот ответил: «А ты мне что дашь?» Отец ему спокойно сказал: «В морду могу дать». Не договорились, одним словом.
Суть в том, что тут не работал принцип «по дружбе», тут работал принцип «блата». Капитан плавлавки мог продать тушенку тому, кто в свою очередь мог снабдить его каким-нибудь другим дефицитом, а с моего отца, заводского слесаря, какая ему была корысть? У нашей семьи ни когда не было ни какого блата, так что многие бы, наверное, заплакали, заглянув в наш холодильник.
Когда недавно при мне стали расхваливать советскую сгущенку, я сказал: «Она и правда была очень вкусной, но имела один недостаток – её не было». В самом сладком сне не могло присниться, что можно прийти в магазин и просто так купить сгущенку. Конечно, дома у капитана плавлавки сгущенка была всегда, а в обычную торговлю не факт, что её вообще когда-нибудь выбрасывали. Но продавцы обычных магазинов всегда были с колбасой, то есть они были «нужными людьми», так что и без сгущенки, полагаю, тоже не оставались. Дети, которые выросли в семьях всех этих блатников, имеют о социализме совсем не то представление, которое имеют дети рабочих. Хотя вся эта байда с октябрьской революцией, кажется, именно ради рабочих и была затеяна. Но вот хрен вам.
Сейчас я часто смотрю на полки продуктовых магазинов глазами мальчишки брежневских поры, и мне кажется, что я попал в сказку. Если бы кому-нибудь из нас показать тогда нынешний магазин, мы бы, наверное, решили, что это и есть коммунизм. Хотя ни какой это не коммунизм, а просто обычная жизнь, когда есть только один дефицит – деньги. Но ведь то, что мы сегодня видим на полках, в основном доступно даже людям с маленькими зарплатами, просто не всё сразу и не в любом количестве. А что было доступно нам, хоть ты сколько заработай?