За эти короткие мгновения я поняла, чего боялась! Я боялась изменить будущее и навредить тому разговору, который показало видение!
Что за бред! Я не буду заложницей собственного дара!
- Знаете, магистр Фойербах, господин Штальцан все-таки прав, – громко заявила я.
Преподаватель посмотрел на меня, выжидающе поднял бровь.
- Он сказал, все дело в практике, - продолжила я. - Еще пару минут назад эффект его чар держался в шестьдесят раз короче пяти минут. Теперь уже в пятьдесят раз короче. Если так посмотреть, то становится очевидно, что нужно всего лишь тренироваться.
- Ваш оптимизм, как и слова о пользе тренировок, вдохновляет, - ровный тон магистра Фойербаха меня бесил, и я тоже сжала кулак, стараясь сдерживаться. - К несчастью для господина Штальцана, пять, семь и даже десять секунд бесконечно далеки от пяти минут. Упорные тренировки идут на пользу тем, у кого есть способности. Для иных это всего лишь потеря времени и самообман.
На язык просились только колкости и грубости. Рядом полыхала алым аура Робина. Стоящая справа от меня Кора тоже злилась, я видела это по металлическому отблеску ауры. Я могла поспорить, что и других раздражали вечные нападки декана бойцов и его попытки представить Робина бездарем. И это несмотря на то, что Робин почти всегда первый справлялся с заданием! Несмотря на то, что магистр Клиом назвал нас с ним сильнейшими!
Магистра Фойербаха волны негатива и отторжения, казалось, никак не трогали. Самовлюбленный, эгоцентричный тип. Могу поспорить, он даже и не замечал, что весь класс его с трудом терпел!
- Домашнее задание на доске, – спокойно продолжал магистр. – Параграф одиннадцать. Конспекты проверю выборочно. Урок окончен. Γоспожа Штольц-Бах, задержитесь.
Сердце забилось тревожно и противно в предчувствии крайне неприятного разговора. Мы с Робином переглянулись, а он, улучив момент, шепнул, что будет ждать меня в коридоре.
За Робином, выходившим последним, закрылась дверь, магистр Фойербах жестом пригласил меня занять ближайший к столу преподавателя стул. Сам, сложив руки на груди, присел на краешек столешницы.
- Мне, пожалуй, стоило поговорить с вами раньше, - выдержав небольшую паузу, начал магистр. - Совершенно очевидно, что ваши отношения с господином Штальцаном постепенно могут выйти за рамки лишь дружеских, а вас не предупредили, не подготовили к опасностям.
- Господин Штальцан не хулиган и не телохранитель наркоторговца. Вы это знаете не хуже меня, - хмуро ответила я.
Он вздохнул, чуть заметно усмехнулся. Не досадливо. С горечью. Будто в самом деле переживал из-за того, что не может объяснить.
- Знаю, - подтвердил преподаватель. – К сожалению, это не делает его менее опасным. Напротив, постоянно сдерживаемая агрессия может выплеснуться в любой момент. Одно неверное слово – и он атакует. Вас или другого, кто будет рядом.
- Боюсь, магистр Φойербах, вы наговариваете на Робина Штальцана, - отрезала я. - Не представляю, зачем вам это.
- К несчастью, я говорю правду.
- Будь так, его не зачислили бы в школу!
- Вмешалась политика, - сухо пояснил он. - Ваш оптимистичный взгляд на мир прекрасен, но и вы понимаете, что именно политики управляют всем. Я вас прошу задуматься вот о чем. Вы знаете, что есть артефакты, отслеживающие магию. Вы знаете, что любое колдовство без специального разрешения властей считается преступлением. Вы знаете, что некоторым магам из-за особенностей даров разрешается использовать чары для ликвидации последствий своей несдержанности.
Он сделал паузу, глядя мне в глаза. Вспомнился мой расцарапанный и починенный чемодан, кипящий кофе в бумажном стакане.
- На вашем факультете такое разрешение есть у двух юмнетов. У Коры Лёдер и у Робина Штальцана. Подумайте, почему.
- Кора Лёдер фея, - понимая, что к феям Робин точно не относился, тихо ответила я.
- Верно. А Робин Штальцан – нет.
Магистр не сводил с меня глаз, даже чуть подался вперед:
- Подумайте, почему у него есть такое разрешение. Понаблюдайте. Почитайте законы, регулирующие использование магии. Можете, если не боитесь, спросить и самого господина Штальцана. Главное, будьте с ним осторожны. Его несдержанность может обернуться для вас трагедией.
Прозвучало зловеще, по спине пробежал холодок, сердце забилось быстрей. Зазвенел звонок, я вздрогнула, зябко повела плечами.
- Не буду вас больше задерживать, госпожа Штольц-Бах, – легко кивнул магистр.
Я подхватила сумку и, сдержанно попрощавшись, вышла. Просторный кабинет теперь казался холодным, промозглым склепом, и я радовалась возможности уйти.
- Чего он хотел? - во взгляде Робина, ждавшего у дверей, читалось беспокойство.
- Призвал меня к сдержанности на уроках, - соврала я. - Пригрозил, что снимет баллы, если буду так часто выступать. Не напугал.
Робин улыбнулся, а поцелуй согрел сердце, отогнал смутные страхи.
Остаток дня и пятница стали приятным подтверждением того, что беседы магистра Клиома с коллегами приноcили результаты. Преподаватели немаги, раньше сторонившиеся Робина, оттаяли и как-то успокоились. Учитель литературы, не заговаривавший прежде с парнем, сам подошел обсудить с ним сочинение по Уайльду и очень хвалил.
Я сидела рядом, слушала, присматривалась к ауре Робина. Было в ней что-то удивительно родное, в свете этого древнего теплого золота хотелось греться. Изменившееся отношение учителей, поддержка факультета отражались на энергетическом коконе Робина, украшали его. Казалось, стоит закрыть глаза, и я окажусь вместе с парнем на лесной тропинке, сквозь пожелтевшую листву будет светить солнце, я вдохну неповторимый воздух позднего августа, еще напоенный летом, но уже мечтающий об осени.
Жаль, что нельзя все время держать Робина за руку, прижиматься к его плечу, отрешиться от всего и жить только чувством, что мы оба важны друг другу. Это ощущение, непроходящее и вдохновляющее, лучше поцелуев и объятий подчеркивало, что между нами возникло нечто большее, чем притяжение двух молодых людей в репродуктивном возрасте, как говаривала Марина.
Она, решившись на разговор о чувствах и сексе, призналась мне, что считала любовь ярким фейерверком, невероятным всплеском чувств, бурными страстями и прочей мелодрамой. Она искренне верила в это, искала подобное и отчаивалась, когда чувства угасали. А угасали они быстро. Потом моя мама познакомила ее с Алексом.
- Я не хотела тогда идти в гости, устала после смены, но Клара была непреклонна, - с усмешкой рассказывала Марина. - Οна уговорила меня заглянуть хотя бы на часик-два. Я приехала, вышла из машины, а дорожка к подъезду была скользкая. Так я и пробиралась по сантиметру к двери, боясь уронить эклеры и себя. «Позвольте предложить вам руку», - раздался мужской голос, я испугалась, дернулась, но не упала. Алекс поймал меня.
- Не помяв эклеры? - уточнила я с деланным недоверием.
Марина рассмеялась:
- Он ничего не помял, нет. Алекс был очень мил, и чувствовалось, что это не напускное. Знаешь, - она замялась, немного смутилась, – оказывается, это очень сложно объяснить, уж прости. Главное, что еще в тот вечер я поняла, насколько мы с ним… свои. Это сильней бразильских страстей и неуемного желания целоваться. Это как Рождество, Рождество в детстве. Когда пахнет корицей и гвоздикой, тепло и бесконечно уютно, каждый день становится праздником, а мир наполнен волшебством.
Я кивнула, представив это чудесное ощущение. Марина ласково улыбнулась, обняла меня:
- Любовь очень разная. Для меня такая – настоящая. Она в миллионы раз сильней и ценней других привязанностей. И я очень хочу, чтобы и ты встретила того самого. Думаю, ты поймешь, когда это случится.
Этот разговор с Мариной я часто вспоминала в последние дни, потому что рядом с Робином чувствовала себя почти так, как она описала. Только запах рождественской выпечки и хвои заменял аромат чуть прелой листвы, легкий грибной дух, золотое свечение ауры. Я думала о том, как сияли мои приемные родители любовью друг к другу, как в любой момент я ощущала, насколько дорожат они своим чувством. Очень похожий отклик я ощущала в ауре Робина, видела в его взгляде и считала чудом.