Несмотря на тяжелое ранение, здоровый организм полицейского справился с недугом. В начале марта состояние Йожефа Чаки значительно улучшилось, и в конце марта пулю благополучно извлекли из руки. Приближалось время выписки из госпиталя.
— Сколько крови в меня влили, и все от разных доноров! Ну и характер же у меня теперь будет, — шутил раненый и довольно улыбался.
Однажды солдаты-доноры Карой Баллои, Ференц Кайди и Шандор Сас пришли навестить раненого. Баллои держал под полой халата бутылку с вином.
Поздоровавшись, он вытащил бутылку из-под халата и, протягивая раненому, сказал:
— Мы слышали, что вам такое сейчас на пользу.
— Это хорошее вино, густое, красное, — пояснил Кайди.
— Я в свое время тоже красным эгерским лечился, — лукаво подмигнул полицейскому Сас.
Йожеф Чаки громко рассмеялся и, взглянув на его румяные щеки, пошутил:
— Результат, я вижу, неплохой. Если бы я знал, что смогу таким стать, то пил бы только красное эгерское.
В такой непринужденной манере шел разговор между избежавшим смерти полицейским и солдатами-донорами, без крови которых раненому не удалось бы выжить. Разговор шел о жизни, о ее радостях. Чаки вспомнил жену, дочку и свой район, в котором он вот уже несколько лет подряд несет службу. Было время, когда он подумывал оставить опасную полицейскую службу, но ведь против собственного сердца не пойдешь. Работу он полюбил и уже не мог покинуть людей, которые уважали его и надеялись на него.
— Сейчас я снова чувствую себя здоровым человеком, — сказал Чаки, садясь на кровати и пожимая здоровой левой рукой руку Кароя Баллои, который сидел к нему ближе остальных. — Вот выйду из госпиталя, приеду к вам в часть и лично разыщу каждого донора, кто давал мне свою кровь, поблагодарю за то, что спасли мне жизнь. — Проговорив это, полицейский отвернулся, чтобы солдаты не заметили, как по его лицу текут горячие мужские слезы.
И СНОВА БОРЬБА
Болезнь навалилась на меня как-то сразу. Суставы ныли днем и ночью, а тут еще в довершение всего пришлось сидеть на строгой диете. А ведь я совсем не стар: мне еще и пятидесяти не исполнилось. Да, нашему поколению многое пришлось пережить, но мы выдержали!..
А могло случиться и так, что стал бы я подзаборником. Отец мой погиб на фронте в первую мировую войну, мать работала прачкой, воспитывая нас: меня и моего младшего брата…
После окончания начальной школы меня определили учеником к владельцу бакалейной лавочки. Одно время я даже исполнял обязанности помощника продавца. А в 1938 году меня призвали в армию. Вы, наверное, помните, что это было за время. Одна мобилизация следовала за другой, но я тогда мало в этом понимал. Мне очень хотелось работать на железной дороге, но призыв изменил все мои планы.
— Если ты станешь железнодорожником, всю жизнь будешь питаться всухомятку… В солдатах и то лучше живут, — говорили мне.
В 1941 году меня забрали на фронт. Думаю, вы прекрасно знаете, какие порядки были в старой, хортистской армии, так что ничего нового я вам не скажу. Для меня это было то же самое, что и обычная профессия, которая дает мне пропитание. Был я унтером и три года жил, можно сказать, спокойно.
Однажды суставной ревматизм приковал меня на целых три месяца к госпитальной койке. Тогда я и думать не думал, что эта страшная болезнь будет сопровождать меня всю жизнь.
Когда в сорок первом году меня послали на фронт, то назначили старшиной взвода связи. Я пережил все ужасы отступления. В начале августа в одном из боев «катюши» так потрепали нас, что из целого взвода в живых осталось только шесть человек.
Подошли мы однажды к реке, а я и плавать-то но умел. И до сих пор не знаю, как я добрался до противоположного берега. Меня поддерживало горячее желание живым добраться до дома. Переправившись через реку, мы пошли в горы, а там нас окружили и взяли в плен польские партизаны. Один наш вид говорил о том, что мы по горло сыты войной. Поляки отпустили нас по домам, больше того, они даже показали нам, куда идти.
Едва мы добрались до Венгрии, как нас сразу же схватили и бросили в концлагерь. В лагере с нами обращались как с предателями и изменниками родины. Спустя некоторое время нас снова отправили на фронт. В одном из боев меня контузило, и я попал в госпиталь. Затем сильный ревматизм приковал меня к постели. Третьего октября в Дебреценском госпитале и застал меня приказ об эвакуации. Сначала я решил, что никуда не поеду, останусь на месте, но старшина-сверхсрочник вызвал меня в канцелярию и пообещал, что даст мне такие документы, с которыми я смогу поехать куда захочу.