Старушка снова наполнила бокалы вином и, поправив платок на голове, вышла из комнаты. Через минуту она вернулась, держа в руке фотографию. Стерев со стекла пыль, она протянула ее мне со словами:
— Вот тут вся наша семья… И бедняжка Дюри тоже… Я его таким и запомнила навсегда.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Летом пятьдесят шестого.
— А на похоронах разве не видели?
— Когда его перезахоранивали, меня звали посмотреть, чтобы я видела, как его изуродовали бандиты, но я не могла… Хотела, чтобы он в моей памяти остался таким, каким я его видела в последний раз.
Посмотрев еще раз на фотографию сына, старушка начала перечислять имена своих пяти сыновей и двух дочек. Рассказала, как она когда-то познакомилась со своим мужем, который батрачил в помещичьем имении. Потом началась бродяжья жизнь со всеми ее тяготами.
— Нас в семье двенадцать ртов было, а у мужа — семеро, — продолжала она. — И рассказать невозможно, как трудно мы тогда жили. Отца в четырнадцатом году угнали на войну, с которой он вернулся в самом конце. Все тогда работали. О школе никто из нас и мечтать не смел. Двух братишек я сама учила читать и писать…
— Ваш Дюри был офицером, а остальные? Все сыновья стали военными?
— Из нашей семьи все военными стали: шестеро моих братьев, а из семьи мужа — пятеро… Из моих детей первым ушел добровольцем Иштван. Я боялась за него, а он радовался. Говорил, что хочет стать офицером. А матери что нужно? Чтобы ее дети счастливы были, и только! А через год ушел в армию и Дюри. Он тоже стал офицером. Добровольцем ушел и третий сынок. Трое стали офицерами, а двое других, отслужив положенное, вернулись домой.
Было время, когда из семьи Денешей служить в армию уходили сразу двое: одновременно получили повестки. Правда, при желании можно было бы сказать, чтобы второго пока не забирали: довольно и одного. Но они этого не хотели. Да и как им было не защищать новую жизнь, когда они при ней только и стали людьми?!
Когда Дюри погиб смертью героя, младший еще ходил в среднюю школу. Узнав о гибели брата, он решительно заявил:
— Мама, я хочу поступить в офицерское училище.
Миши учился в военной школе-интернате имени Ракоци. После подавления контрреволюционного мятежа интернат закрыли. Мать радовалась этому: убитая гибелью Дюри, она не хотела, чтобы и младший стал военным.
— Вы пытались помешать Миши стать военным? — отважился я на вопрос.
— Нет. Он сам мне объяснил, что хочет стать на место Дюри. Мы, матери, часто не понимаем, а лишь чувствуем, что происходит вокруг нас. Дюри был настоящим человеком. Так могла ли я отговаривать младшего идти по его пути? А мне от Дюри только могилка на кладбище осталась. Часто я туда хожу. Приду, сяду на каменную скамью и думаю о нем. Мысленно вижу его в каждом военном. В Миши тоже его вижу… Может, я потому и успокоилась, что и он стал военным…
Старушка замолчала. Руки ее спокойно лежали на скатерти, на морщинистом лице не дрогнул ни один мускул.
Недалеко от Белграда на горе Авала стоит памятник, мраморный купол которого покоится на плечах огромных статуй, изображающих женщин. Скульптор, видимо, хотел сказать своим творением, что все тяготы войны несут на себе женщины. Я смотрел на добрую старушку и невольно думал: «Не только все тяготы войны, но и всей жизни…»