Я поставила сумку, которую дала мне Нэнси, избегая смотреть в глаза несчастному херувиму, снова обошла фонтан и, топча кедами высокие сорняки, вскоре оказалась посреди розового сада. В очередной раз удивившись тому, какой сильный запах издавали всего четыре куста роз, я наклонилась, чтобы выдернуть сумевший пробиться сквозь свежую кедровую стружку сорняк. Впрочем, тотчас заметив другой, я наклонилась, чтобы выдернуть и его. Толком не осознавая, что делаю, вскоре я уже была рядом с фонтаном, исполненная решимости избавить его от сорняков.
Не знаю, как долго длилась эта борьба, но ближе к ее концу я ощутила, что я не одна. Я остановилась и медленно выпрямилась. После длительного пребывания в наклонном положении моя бедная спина запросила пощады. Ощущая затылком знакомую щекотку, одновременно жаркую и холодную, я повернулась туда, где раньше видела качели, женщину и маленького мальчика.
Впрочем, я уже знала, что их там не увижу. Не было никакого скрипа веревки о ствол дерева, даже птичьего чириканья я не услышала. Даже розы пахли иначе: аромат свежих цветов сменился запахом мертвых, гниющих лепестков, слишком долго простоявших в вазе с водой. Сморщив нос, я посмотрела в сторону дома. Мой взгляд привлекли окна второго этажа.
Солнце зашло за облако, и я увидела темную тень, которая, казалось, заполняла собой все окно. Тень приобрела четкие очертания человека. И хотя я не могла рассмотреть его лицо, я ощущала на себе его пристальный взгляд. Тяжелый запах в саду сделался сильнее, насыщеннее. Чувствуя, что меня вот-вот вырвет, я, пошатываясь, отошла от розового сада к ступеням, ведущим на веранду, и дрожащими руками вытащила ключ.
Отразившись от стекла с розой от Тиффани на окошке двери, сверкнуло солнце. По моему многолетнему опыту я знала, что должна выбрать одно из двух. Я могла проигнорировать наваждение в надежде на то, что оно уйдет, или же могла противостоять тому, что будет, лишь бы оно поскорее ушло. С этой мыслью я сунула ключ в замок и открыла дверь.
Внутри приторный запах гниения был даже сильнее. Зажав нос краем рубашки, я заставила себя подняться по главной лестнице и проделала путь в комнату на той стороне дома, где видела в окне зловещую тень. «Я сильнее тебя. Я сильнее тебя», – тихо прошептала я себе под нос, сама не веря, что мои губы произносят слова, которым когда-то учила меня моя мать.
Встав перед дверью, я медленно повернула медную дверную ручку. Легкий толчок, и дверь на тихих петлях открылась, тихо ударившись о стену за ней. Даже не войдя, я поняла: если тут кто-то и был раньше, его уже больше нет. Я заглянула в комнату. Мой взгляд упал на просторную кровать, плотные шелковые шторы и массивный комод. Устыдившись своего любопытства, я поспешила прочь и уже прошла полкоридора, когда поняла: теперь и эта комната, и все ее содержимое принадлежат мне. Я не только могу оставить дверь открытой настежь, но и войти внутрь, не испытывая при этом чувства, будто я вторгаюсь в чужую личную жизнь.
Заставив себя остановиться у бокового окна, я сделала глубокий вдох. И вновь, к моему удивлению, ощутила аромат роз. Я на всякий случай проверила, закрыты ли в комнате окна. Разумеется, они были закрыты. Я нахмурились, недоумевая, как может аромат роз проникать сквозь закрытое окно на второй этаж и оставаться таким сильным, как будто я уткнулась носом в цветок?
Заложив руки за спину, я обошла комнату. Похоже, это была спальня Невина Вандерхорста. Прикроватный столик и темное дерево комода напротив были уставлены черно-белыми фотографиями в серебряных рамках. Словно натуралист, который изучает под лупой бабочек, подмечая мелкие детали, которые показывают родство между видами, я подошла ближе, чтобы рассмотреть каждую.
И, вздрогнув, поняла: женщина на многих снимках – это та самая женщина, которую я видела в саду. Было несколько фото юного Невина с той же женщиной. Все понятно: передо мной была Луиза Вандерхорст. Молодая и красивая, с большими темными глазами, точно такими же, как и у сына, и с такой же теплой улыбкой.
Была в этой коллекции и ее свадебная фотография с очень высоким мужчиной, и фото с новорожденным ребенком. В ближайшей к кровати рамке – снимок, который мистер Вандерхорст видел каждый вечер, прежде чем выключить свет, и, просыпаясь, каждое утро, – его студийный портрет в детстве, он сидел на коленях у матери. Мать и сын смотрели друг на друга и улыбались, почти соприкасаясь носами. Я взяла рамку в руки, чтобы рассмотреть ее ближе, и вдруг почувствовала, что запах роз усилился.
Я прищурилась и поднесла снимок к самым глазам, досадуя, что забыла дома очки. Впрочем, и без них мне с первого взгляда стало понятно: эта женщина не бросала своего сына. Я закрыла глаза, вспоминая слова из письма мистера Вандерхорста. Слова, которые не шли у меня из головы.