Собравшись с жалкими остатками достоинства, Уэс спускается с веранды, чтобы взять вещи. Три чемодана. Одна сумка. Две руки. Пять миль обратного пути до городка. Сколько ни считай, ничего не складывается. Слыша, как вдалеке рокочет гром, Уэс ищет в себе тот самый оптимизм, за который так часто высмеивает его самая старшая из сестер, Мад.
Баловень, называет она его. Идеалист. Как будто это что-то плохое.
Всего на один миг он переносится из глуши, где трясется от холода и досады, обратно в Дануэй. Сидит вместе с Мад на пожарной лестнице, где она смолит уже третью сигарету.
Прошлой ночью они хмуро попрощались. Он помнит, как подумал, что больше вообще не узнает ее. Несколько недель назад она подстриглась, изо всех сил стараясь походить на модных девчонок с короткими стрижками и в платьях с заниженной талией. После поздней смены в баре от нее пахло табаком и спиртным, она явно опять злилась на него, хоть и не признавалась. Подсказками ему служили детали: по-боксерски ссутуленные плечи, курение одной сигареты за другой, злой блеск в глазах, когда она наконец удостоила его взглядом.
Вот что ему ненавистно – ненавистно, что родная сестра считает его эгоистом, думает, что нынешнее его ученичество кончится так же, как все предыдущие, и что все это он делает лишь для того, чтобы уклониться от своих обязанностей. Так продолжается с тех пор, как умер отец. Они раздражают друг друга сильнее, чем любят. И он понятия не имеет, как это у них выходит. Знает только, что еще минуту назад они разговаривали, и вдруг уже орут – во всяком случае, насколько это возможно, орать шепотом. За стеной спит Эди, и никому из них не хочется вновь проходить через весь ритуал укладывания в постель.
«Какой же ты урод, Уэс, – наконец огрызается она. – Если тебе чего-то хочется, это еще не значит, что ты имеешь полное право это что-то получить».
Пусть Мад превратно толкует его намерения сколько ее душе угодно, но алхимия никогда не была для него мечтой, за которой он гнался ценой семьи. Все это он делал ради того, чтобы у них появился выход, – ради лучшей жизни каждой такой семьи, как у него. И теперь больше, чем когда-либо, Уэсу хочется доказать, как не права Мад. Он пешком пройдет все пять миль до города, сдохнет, но пройдет. И если понадобится, будет возвращаться сюда каждый день, пока не заставит дрогнуть дочь Ивлин Уэлти.
3
К утру Уэс успевает приучить себя к жгучей боли отказа и приготовиться опять неприкаянно брести все пять миль по холоду. Он слишком далеко зашел, чтобы его остановила какая-то девчонка вроде дочери Ивлин Уэлти. Только бы ему позволили рассказать о положении его семьи более чем в трех словах, и она ему уже не откажет. Вот единственная разновидность алхимии, которой он владеет в совершенстве: прясть слова, превращая их в чистое золото. Смягчать девичьи сердца.
Он вновь расчесывает волосы, усмиряя их, прилизывает гелем, чтобы не падали на лицо, застегивает пуговицы рубашки, которую отутюжила для него Кристина. Если не считать укрощенных волос, в зеркале он похож на себя. А он не желает быть похожим на себя. Он хочет выглядеть как алхимик, как тот, кого принимают всерьез.
Он распускает узел галстука и завязывает его вновь – туже, элегантнее. Облаченный в подходящие доспехи, встречается с собственным взглядом в зеркале.
– Ты можешь сделать это. Ты должен. Если тебе придется сказать маме, что тебя снова отправили домой…
Он не в силах даже договорить. Если он еще раз увидит на милом мамином лице разочарование, он умрет. Уэс поскорее старается вообразить себя любимым учеником Ивлин, демонстрирует матери свое мастерство и видит, как ее лицо озаряет свет восхищения. Он представляет, как читает ей хвалебное рекомендательное письмо – то самое, с которого начнется его долгая и многоступенчатая карьера политика. Представляет самого себя в дорогом, сшитом на заказ костюме – не каком-нибудь там готовом из тех, что заказывает ему по каталогам Мад, – и синем атласном галстуке; он стоит на трибуне, задрапированной флагом Нового Альбиона. С этой трибуны он произнесет проникновенную речь, и пресса будет щелкать затворами фотоаппаратов, пока вспышки не сольются в ослепительное сияние. Он будет улыбаться смущенно розовеющим прекрасным женщинам, и все, кто сомневался в нем, все, кто когда-то звал его лоботрясом, выпивохой или неотесанным банвитянином, выстроятся в ряд, чтобы пожать ему руку. А потом он приложит все старания, чтобы разогнать националистическое правительство, действуя изнутри.
Когда он позволяет себе помечтать, будущее видится розовым.