Ни голосов, ни шагов Федор Камынин не услышал — дом словно вымер. Только громкий стук маятника ходиков нарушал тишину. Часы были незнакомы Федору, прежде их в доме не было. Чужим было и все остальное. Ничто не напоминало прожитые в этих стенах годы.
«Выселили… Или сослали как родственников белогвардейца, эмигранта…»
Взгляд остановился на портрете в раме. И Камынин окончательно понял, что долгую вереницу лет напрасно лелеял мечту вновь оказаться дома: на стене висел портрет незнакомого бравого военного. Он смотрел на Федора и словно смеялся.
«А я спешил. На что-то надеялся… За двадцать с лишним лет утекло немало воды, жизнь в Венцах не стояла на месте. Выходит, напрасно считал выдумкой и грубой агитацией рассказы о терроре большевиков на Дону, массовом выселении казаков за Урал в Сибирь и, в первую очередь, родственников тех, кто покинул страну с бароном. Надо дождаться новых жильцов, может, им что-либо известно о Камыниных…»
Ноги не держали, и Федор Камынин привалился к косяку, а потом тяжело опустился на стул.
Сколько он просидел, уронив голову на грудь, Федор не знал. Очнулся он от звука хлопнувшей в сенях двери, следом послышались легкие шаги.
Федор оглянулся.
На пороге стояла высохшая старушка с собранными на затылке узлом волосами, в длинной юбке, с ведром в руке. Из-за занавесок на низких окнах в комнате было сумрачно, и старушка не сразу рассмотрела гостя. Близоруко сощурившись, она спросила:
— Ктой-то?
Федор Камынин не успел подняться со стула, как старушка выронила ведро.
— Федя? — еще не веря, срывающимся голосом проговорила она. — Живой?
— Я, маманя… — еле слышно проговорил Камынин, шагнул к старушке и вовремя поддержал ее, не то бы она сползла на пол…
Саид не надеялся так рано встретить кого-либо в хуторском Совете, но дверь дома, где над крыльцом ветер развевал кумач флага, была незапертой.
Прямо с порога Саид спросил человека за столом:
— Председатель?
— Он самый.
Председатель неловко вылез из-за стола и, прихрамывая, стуча по полу деревяшкой (она выглядывала из-под брючины), подошел к гостю.
— Трофимов Степан. Будем знакомы. Все мобилизационные документы составлены по форме. Только я призванных пока по домам распустил. Вы уж за это не серчайте. Как восемь стукнет — все тут будут, без задержки. Присаживайтесь. И прошу за компанию отзавтракать. Тоже, должно быть, с утра во рту ни крошки?
В застиранной и поэтому ставшей белой гимнастерке, с орденом Красного Знамени на алом банте, подпоясанный армейским ремнем, председатель покашливал в кулак и с открытой улыбкой смотрел на Саид-бека. Затем проковылял к двухстворчатому шкафу, взял с полки горбушку хлеба и завернутое в холстину сало с розовыми прожилками.
— Не обессудьте, как говорится, чем богаты…
«Он принял меня за представителя военкомата, — понял Саид. — Тем лучше, не надо показывать документы. Хотя тут опасения излишни: документы у меня такие, что не к чему придраться. Как говорится, сработаны на совесть».
— Сколько в хуторе членов партии?
— Было в ячейке восемь, — ответил председатель, принимаясь нарезать сало. — Пятеро в минувшем году еще в августе в армию ушли. Теперь, выходит, трое остались, кто по причине возраста не подлежит призыву. Первым будет Ястребов Мокей — член ВКП(б) с одна тысяча девятьсот девятнадцатого года. Потом Николай Тупиков — он годами всех нас старше. Ну и я, стало быть, в партии большевиков с гражданской войны, точнее, с января двадцатого года.
— Эти двое сейчас в хуторе?
— Должны быть тут. Куда им деваться? Тупикову поручено речь держать при проводах мобилизованных — у него речи завсегда складно получаются, не мне чета. А Мокей на конюшне.
— Позже соберете партячейку, — приказал Саид.
— Слушаюсь! — по-военному четко ответил Трофимов.
— Буду инструктировать и о положении на фронтах расскажу. — Саид взглянул на деревянный ящик телефонного аппарата, который висел под портретом Сталина, и спросил: — Связь со станцией исправна?
— А как же? — вопросом на вопрос ответил Трофимов.
«Повезло, что партийцев всего трое. Разделаться с такой партгруппой, где один к тому же калека, будет легко. Надо только решить, как их убрать без свидетелей», — подумал Саид и сказал:
— Угощайте, признаюсь — надоел сухой паек.