Она подписывает бумаги, которые он привез с собой: продление соглашения с мясокомбинатом Крига и обязательство не подделывать продукт, не менять сорт и спецификацию получаемого товара. Это все формальности, потому что всем понятно, что теперь никто ни на какой пересортице зарабатывать не будет. Не те времена. С «особым» мясом такие штуки не проходят.
Он также подписывает документы и допивает вино. Десять часов утра.
Спанель предлагает ему сигарету. Он закуривает и говорит: «Не понимаю, почему нам так симпатична человеческая улыбка. Ведь улыбаясь, человек просто частично обнажает свой скелет и демонстрирует нам его». Он отдает себе отчет в том, что никогда не видел, чтобы эта женщина улыбалась. Ни намека на улыбку не появилось на ее лице даже в тот раз, когда она вцепилась в крюки для туш, запрокинула голову и закричала от удовольствия. Улыбки не было. Был только крик. Сумрачный животный рев.
«Когда я умру, кто-то — я в этом уверена — загонит мою тушу на черном рынке. Точно, кто-нибудь из этих моих мерзких дальних родственничков. Потому-то я и курю как паровоз, и пью как лошадь. Пусть мое мясо провоняет как следует — чтобы моя смерть никому в радость не была. Пусть подавятся». Короткая затяжка, и она продолжает: «Сегодня я рублю мясо, а завтра — кто знает, — может быть, рубить будут меня». Он залпом допивает вино и говорит, что не понимает ее: в конце концов, деньги у нее есть, можно застраховать свое тело на случай смерти, так многие делают. Она смотрит на него как будто бы с жалостью. «Никто ни от чего не застрахован. Все может случиться. Да пусть меня сожрут, если кому-то захочется. Надеюсь, от меня у них такое несварение случится, что надолго меня запомнят». Она приоткрывает рот, не растягивая губы и не обнажая зубы. Раздается низкий гортанный звук, который при желании можно было бы посчитать смешком, но он знает, что это не так. «Я живу в окружении смерти, день за днем, год за годом, — говорит она и показывает на туши за стеклянными дверцами морозильников. — По всему, мне светит такая же посмертная судьба. Или ты думаешь, что нам за все это платить не придется?»
«Так бросила бы это дело, и все! Продай лавку и займись чем-нибудь другим». Она смотрит на него и молчит. Длинная затяжка, струя сигаретного дыма, а ответа все нет. Это молчание предельно красноречиво: что говорить, если и так все ясно. Зачем лишние слова? Наконец: «Может быть, когда-нибудь… Вот только сначала дождусь возможности продать твои косточки. Может быть, и сама пару ребрышек обглодаю». Он наливает себе вина и говорит: «Надеюсь, тебе понравится. На вкус я должен быть восхитителен». Он широко улыбается, демонстрируя ей свой скелет. В ее глазах по-прежнему холод. Лед. Он понимает, что в отличие от него она говорила серьезно. А еще он знает, что такие разговоры строжайше запрещены. Кто-нибудь услышит — и у них будут большие проблемы. Но ему нужно, чтобы кто-то сказал ему то, о чем другие молчат.
Звякает колокольчик на входной двери.
Покупатель. Спанель встает и выходит в зал.
В кладовую заходит Пес. Не глядя на гостя, он достает из морозильника полутушу и уносит ее в холодную комнату со стеклянной дверью. Сквозь нее видно все, что делает Пес. Чтобы не запачкать мясо, он подвешивает полутушу на крюк, свисающий с потолка. Срезав штампы санитарного контроля, он приступает к разделке. Тонкий разрез поверх ребер позволяет снять хороший кусок грудинки. Техо уже не помнит все разрезы и схемы разруба, как раньше. В переходный период чего только не происходило: туши рубили и так, и этак, а названия частям давали наобум — то из схем разделки говядины, то из методики по разрубу свинины. Постепенно для особого мяса были выработаны новые стандарты и даны строгие определения. Документов со стандартами разделки в открытом доступе нет. Пес тем временем берется за пилу и отсекает от туши шейную часть.
Спанель возвращается и наливает им еще вина. Она садится и говорит, что в последнее время покупатели все чаще спрашивают, нет ли в продаже мозгов. Прямо как в былые времена. Был период, после того как какой-то известный врач заявил по телевизору о вреде мозгов, мол, если ими злоупотреблять, то можно заработать болезнь… Какую — не помню, длинное какое-то заковыристое название. Но в последнее время другие врачи и несколько университетов неоднократно заявляли, что все не так и что мозги на самом деле полезны. Она-то знает, что все это ерунда и что эта серая вязкая масса может пригодиться только одному человеку и только до тех пор, пока бултыхается у него в черепе. Но раз есть спрос, она будет предлагать этот товар. Продавать мозги надо нарезанными ломтиками. Такая нарезка требует навыка: мозги так и норовят выскользнуть из-под ножа.