Обязательно нужно ее помыть, думает он. Только не сейчас, не сегодня. Сегодня его ждет гораздо более важное дело.
Он выходит из сарая, оставив дверь открытой. Самка осторожно следует за ним. Натянувшийся поводок останавливает ее у порога.
Войдя в дом, он прямиком идет в детскую. В несколько приемов кроватка перекочевывает на лужайку перед домом. Он возвращается в сарай и ищет топор и керосин. Самка замирает и внимательно следит за ним глазами.
Подойдя к кроватке с топором в руках, он некоторое время стоит неподвижно, словно окаменев, и пытается осознать себя под этим небом, усыпанным звездами. Эти огоньки в небе всей своей дерзкой красотой давят на него. Он снова заходит в дом и открывает бутылку виски.
Стоя у кроватки, он понимает, что не плачет и плакать не будет. Он делает хороший глоток и берется за топор. Сначала нужно ее сломать. Орудуя инструментом, он вспоминает крохотные ручки новорожденного Лео в своих ладонях.
Плеснув керосина, он подносит к обломкам кроватки спичку. Еще несколько глотков. Небо похоже на застывший океан.
В огне исчезают нарисованные вручную картинки на изголовье. Медвежонок и утенок сгорают, обнявшись. Они теряют форму и испаряются.
Он замечает, что самка продолжает смотреть на него. Огонь, похоже, завораживает ее. Он входит в сарай, и самка в страхе забивается в угол. Он останавливается. Сохранять вертикальное положение становится все труднее. Самка вся дрожит от ужаса. А если и ее — топором, на куски? Она ведь моя собственность, что хочу, то и делаю. Могу убить ее как угодно, могу забить и разделать по всем правилам, могу сделать так, что ей будет очень больно. Он крепко сжимает в руке топор и молча смотрит на свою пленницу. Эта самка — от нее одни проблемы. Она сама — проблема. Он заносит топор, подходит к ней и перерубает поводок.
Он снова выходит на лужайку и ложится на траву, глядя в безмолвное ночное небо, в миллионы холодных мертвых огоньков. Небо словно стеклянное. Стекло мутное и твердое. А луна похожа на какое-то странное божество.
Ему уже нет дела до того, убежит самка или нет. Ему безразлично даже, вернется ли Сесилия.
Последнее, что он видит, это распахнутая дверь сарая, а в проеме — эта женщина, которая неотрывно смотрит на него. Кажется, что она плачет. Вот только что она может понять из того, что видит? Ничего, ровным счетом! Она ведь даже не знает, что такое детская кроватка. Она вообще ничего не знает.
Когда костер догорает и на лужайке остаются только тлеющие угли, он уже крепко спит прямо на траве.
18
Едва открыв глаза, он тотчас же снова зажмуривается. От света больно глазам. Голова тоже болит. И даже без света. Жарко. Беспорядочный пульс бьется в правом виске. Он лежит неподвижно и пытается вспомнить, почему остался спать на улице. В голове проносятся неясные, полустертые образы. Камень в груди. Вот она, эта картинка. В том сне, который ему приснился. Он садится с закрытыми глазами. Нет, он пытается открыть их, но у него не получается. Уперев лоб в колени, он обхватывает их руками. Еще несколько секунд в тишине и неподвижности. В голове пусто, потом в памяти вдруг со всей пугающей отчетливостью всплывает недавний сон.
Совершенно голый, он входит в какую-то пустую комнату. Ее стены покрыты влажными разводами и какими-то бурыми пятнами. Похоже, это кровь. Пол грязный и прогнивший. В одном углу на деревянной скамье сидит отец. Тоже раздетый, он смотрит в пол. Маркос хочет подойти к нему, но не может пошевелиться. Пытается позвать его, но говорить у него тоже не получается. В другом углу волк ест мясо. Всякий раз, поймав на себе взгляд человека, волк отрывается от добычи и рычит, подняв голову. Из пасти торчат клыки. То, что пожирает волк, шевелится. Оно живое. Он присматривается. Это его сын. Младенец беззвучно плачет. Накатывает чувство непреодолимого отчаяния. Он порывается спасти ребенка, но остается на месте — словно парализованный и немой. Он пытается кричать.
Отец встает и начинает ходить кругами по комнате, не глядя ни на него, ни на своего внука, которого продолжает терзать волк. Маркос плачет — без слез, кричит, пытается вырваться из своего неподвижного тела. Бесполезно. Появляется человек с пилой. Вполне возможно, что это Мансанильо, но его лица не видно. В помещении светло: с потолка свисает что-то вроде маленького солнца. Это солнце качается, и его свет образует на полу и стенах желтое овальное пятно. О своем сыне он больше не думает — как будто его никогда не было. Человек, который может быть Мансанильо, распиливает и вскрывает ему грудную клетку. Он ничего не чувствует. Осмотрев рану, он приходит к выводу, что работа выполнена правильно, и протягивает человеку руку, желая похвалить его. Входит Серхио. Он пристально смотрит на него, о чем-то сосредоточенно размышляя. Говорить с ним забойщик явно не намерен. Серхио наклоняется и сует руку ему в грудную клетку. Копается там, что-то нащупывает пальцами, начинает откручивать. Наконец он вырывает ему сердце и тотчас же откусывает от него кусок. С его подбородка стекает кровь. Сердце продолжает биться, но Серхио бросает его на пол. Он топчет его ногами и говорит на ухо Маркосу: «Хуже нет, когда сам себя не видишь». В комнате появляется Сесилия. В ее руках черный камень. У нее лицо сеньоры Спанель, но он знает наверняка, что это Сесилия. Она улыбается. Солнце раскачивается все сильнее. Овал света вытягивается. Камень блестит. И начинает биться. Волк воет. Отец садится и опускает глаза. Сесилия раскрывает разрез на его груди и вкладывает туда камень. Она красивая, он никогда еще не видел ее такой прекрасной. Она разворачивается, а ему очень не хочется, чтобы она уходила. Он пытается позвать ее, но у него ничего не получается. Сесилия смотрит на него счастливыми глазами, затем берет в руки киянку забойщика и наносит оглушающий удар — прямо в середину лба. Он падает, но пол раскрывается, и падение продолжается — камень топит его в этой бездонной белоснежной пропасти.