Маркос смотрит на его ногти и, как всегда, не может избавиться от накатывающего отвращения. Ногти ухоженные, но чрезмерно длинные. В них есть что-то гипнотическое и первобытное. Где-то поблизости должны раздаваться свирепые кличи, должно ощущаться присутствие духов давно умерших предков. Есть в этих пальцах что-то, рождающее желание узнать: что чувствует тот, к кому они прикасаются?
Хорошо, что приезжать сюда по работе приходится не чаще нескольких раз в год.
Урлет сидит в кресле с высокой спинкой. Этот почти трон сделан из какого-то темного дерева. За креслом, на стене — полдюжины человеческих голов. Трофеи за многие годы. Урлет непременно рассказывает всем, кто готов его выслушать, что это далеко не вся его добыча. В качестве трофеев он выставляет головы, добыть которые ему стоило особых трудов, те, охота за которыми была «опасной, чудовищно жестокой и возбуждающей». Рядом с головами висят старые фотографии в рамках. Это снимки с охоты где-то в Африке. Охоты на чернокожих. Сделанные еще до Перехода. На самом большом и хорошо обработанном отпечатке запечатлен белый охотник, за спиной которого видны насаженные на колья головы четырех негров. Охотник широко улыбается.
Маркос никак не может понять, сколько лет Урлету. Есть такие люди, которые, кажется, застали еще сотворение этого мира, но при этом обладают какой-то особой витальностью, позволяющей им выглядеть достаточно молодыми. Сколько ему? Сорок? Пятьдесят? Да и семьдесят тоже возможно. Не поймешь.
Урлет замолкает и смотрит на Маркоса.
А еще, помимо охотничьих трофеев, Урлет, похоже, коллекционирует слова. Для него удачно найденное слово имеет не меньшую ценность, чем голова, повешенная на стену. По-испански он говорит почти безупречно. Выражать свои мысли он стремится как можно более точно и при этом эффектно. Он тщательно подбирает каждое слово и ценит их так, словно это не что-то эфемерное, легко уносимое даже легким ветерком, а нечто ценное и дорогое. Каждое предложение он взвешивает, оценивает и, если оно того стоит, кладет на хранение в запирающийся на ключ ящик шкафа или комода — да не просто шкафа, а настоящего произведения искусства в стиле ар-нуво, с витражными дверцами.
Из родной Румынии Урлет уехал после Перехода. В его стране охота на людей была запрещена, и он, имевший опыт содержания охотничьего хозяйства, решил попытать счастья в этом бизнесе на другом конце света.
Маркос никогда не знает, как отвечать на его вопросы. Урлет словно ждет от него какой-то разоблачительной фразы или редкого блестящего эпитета, а он… все, чего ему хочется, — поскорее покинуть это место. Он говорит первое, что приходит в голову, говорит нервно. У него не получается смотреть Урлету в глаза, не получается отделаться от ощущения, что внутри собеседника находится кто-то — или что-то — еще, кто-то, царапающий тело румына изнутри, грызущий его плоть, пытаясь выбраться наружу.
— Ну да, поедать кого-нибудь живьем — это, наверное, совершенно особое ощущение.
Губы Урлета слегка изгибаются. Наверное, так он выражает презрение. Это выражение его лица Маркосу прекрасно знакомо. Всякий раз, встречаясь с этим румыном, он видит, как тот недоволен тем, что собеседник просто повторяет сказанное им самим — или потому, что ему нечего добавить, или он пытается свернуть с затронутой темы. Однако Урлет знает, что такое чувство меры: его жесты и мимика едва читаются, а главное, обозначив свое отрицательное отношение к чему-либо, он немедленно начинает улыбаться и переходит к разговору в светской тональности.
— Именно так! Вы абсолютно правы, мой дорогой кавалер.
Румын всегда обращается к нему на «вы» и при этом никогда не называет его по имени. Для Маркоса у него припасено обращение «кавалер», румынский аналог «кабальеро».
Сейчас середина дня, но в кабинете Урлета, за огромным письменным столом из черного дерева, за похожим на трон креслом, поверх высушенных голов и выше фотографий с трофеями горят свечи в канделябрах. Возникает ощущение, что ты попал в какой-то алтарь, что головы на стене — это святыни какой-то религии, созданной и исповедуемой самим Урлетом. Идея этой религии состоит в создании коллекции человеческих голов, добытых на охоте, подборок лаконичных, предельно точных слов и фраз, особых вкусов, душ и плоти, а также книг и связей.
Вдоль стен кабинета от пола до потолка идут книжные шкафы. Их полки ломятся от множества старинных фолиантов. Основная часть библиотеки — на румынском, но есть подборки и на других языках. Со своего места Маркос успевает рассмотреть несколько имен и названий: «Некромикон. Великая книга святого Киприана», «Руководство папы Льва III», «Большой Гримуар», «Книга мертвых».